Владимир Ладченко - Светлые аллеи (сборник)

Ты меня понимаешь?

— Понимаю — слегка приврал я и, подумав, добавил — и ты пойми одну вещь. Чем человек умнее, тем он несчастней. А умный интеллигент — это вообще могила. Так что неси свой крест. Неси и помни, что интеллектуал — это всегда безволие, лень, пониженная самооценка и отвращение к жизни.

— Откуда ты всё это знаешь? — выпучил глаза Санька.

— В психушке лежал, — скупо объяснил я — когда от зоны косил. Там и нахватался.

Мы расплатились и вышли на морозный воздух. Назревали сумерки. На помойку пикировали вороны, птицы с устойчивой психикой. Саньке бы такую.

Я посмотрел на него. Прощаться мне с ним не хотелось. И было как-то неудобно, что у меня всё хорошо, а у человека жизнь не удалась.

— Слушай, Саньк, — сказал я — вечер какой хороший, давай проституток что ли возьмём. У меня копейки есть. Хоть узнаешь, как настоящие профессионалки сосут.

— Давай, — печально и равнодушно согласился Санька.

Мы взяли двух падших девушек и поехали с ними ко мне на дачу.

Это единственное, что я мог для него сделать.

Знаете ли вы, что такое утиная охота? Утро, 6 часов, сырые потёмки и какая-то скукожившаяся от похмельного синдрома личность сидит в камышах. Это — вы, человек с ружьём, как сосиска перетянутый патронташем. Левый сапог пропускает. Вы мелко шевелите мокрыми пальцами и сквернословите. Ружьё и мат по самому ничтожному поводу — главные признаки охотника. Да, и ещё перегар — тоже признак. Боже, как болит голова! Вы закуриваете в рукав и вам становится окончательно плохо. Но чу, где-то просвистели крыльями утки. Вы беспомощно крутите головой. Ни хрена не видно. Но вокруг уже во всю бабахают. Утки плюхаются в воду где-то совсем рядом и злорадно крякают. Сволочи! Вы прикидываете сколько угрохали на патроны, бензин и водку и сколько можно было купить на эти деньги домашних уток, горько вздыхаете и… Вздох застревает у вас в горле — по камышам идёт, хлюпая, ломая и сопя какой-то крупный зверь. «Кабан!» — холодеете вы. Бежать к ближайшему дереву глупо и очень далеко, да и не пробежите вы эти четыре километра. Губы шепчут что-то православное, и это помогает. Кабан останавливается рядом, хрюкает, закуривает папиросу и страдая, говорит:

— Василий, у тебя стакан есть?

Хотя вас зовут Колей, вы радостно скручиваете крышку термоса.

— Видал я такую охоту в гробу, — развивает дальше голос, — Послушали этого гондона. Говорил же вам, надо на Коровьи Разливы ехать. Там её тьма.

Вы соглашаетесь и поэтому пьёте первым. Стоять становится веселее. Начинает светать. Начинают лететь и вы наготове. Вот, летят! Но нет, высоко. Ещё! Но нет, поздно. Ещё! И вы наконец стреляете в угон. Утка, умерев, падает. «Ура!» — шепотом радуетесь вы, но тут из камышей выныривает собачка охотничьего покроя, хватает вашу утку и также быстро исчезает. «Стой! Куда?» — кричите вы, но собачка уже убежала к хозяину. Всё, больше не летят. Через два часа вы злой, хлюпая сапогом, бредёте к лагерю похмеляться.

Вас уже ждут. Все с утками, вы как всегда. Забавная эта вещь — охота. Особенно, когда много водки. Пьёте по-окопному, из кружек. Голова проходит, но появляется слабость в ногах. Когда слабость доходит до рук, вы на локтях следуете в палатку.

Между 5-ю и 6-ю часами вечера вы опять сидите в этих камышах на вечерней зорьке. Выглядите вы, как огурчик. Такой же зелёный от пищевого отравления литром водки. И сразу же на вас налетают четыре утки. Теперь уже не промахнётесь. Вы прицеливаетесь — уток становится две. Открываете глаз — четыре. Но вас не остановить и вы красивым дуплетом стреляете в «звезду по имени Солнце». И видимо попадаете — солнце начинает плавно садится. А утки налетают со всех сторон. Вы отстреливаетесь до последнего патрона, но они, судя по всему, в бронежилетах. Обычно последний патрон оставляют для себя. Вам от горя и отчаяния хочется это сделать. Но вы целуете ружьё, креститесь и посылаете последний патрон в утку. И… Есть ещё бог на свете — утка грянула на землю. Вы подбираете тёплый, окровавленный комок со слипшимися перьями и вам становится мутно и нехорошо, как после всякого убийства. «Зачем?» — думаете вы и даёте себе слово, что на охоту больше не ногой. И детям своим накажите. В самом деле. Вы-интеллигентный человек при очках, аккуратно платите за свет и все алименты и вдруг такие кровожадные инстинкты. Нет, так нельзя.

Но пройдёт ровно год и те же инстинкты перевесят вашу интеллигентность с очками. И вы опять будете стоять с ружьём в камышах, опять будет болеть голова и также будут лететь на зарю утки.

Июль-месяц. В. Свекловичный скучный, как яйцо вкрутую, с понурой шеей стоял под деревом раскидистой породы и ждал автобус. Погоды держались до удивления жаркие, и глупое солнце, исходя калориями, стекало вниз тяжело и равнодушно. Итак В. Свекловичный стоял на остановке, утирая с лица платочком вчетверо скользкие продукты потовыделения, и с тихим омерзением чувствовал, как по брюху, щекотно скрадываясь, ползут капли того же происхождения, а сорочка всё теснее и обширней прилипает к спине. В голове у Свекловичного было нехорошо и мутно от жары и сигареты, которую он некстати закурил. Закурил назло. Пусть будет хуже. Последний месяц жизнь Свекловичного упорно происходила обратно пропорционально задуманному, и от этого он тихо зверел. Ко всем своим фатальностям и перегрузкам Свекловичный уже много дней и ночей не любил женщин и теперь, нервничая и расстраиваясь, неподвижным пугающим прищуром смотрел на голые спины, коварно просвечивающиеся платья, декольте и другие женские места. Смотрел и, чувствуя всё возрастающий напор тоски, безуспешно давил в себе обольстившееся воображение.

С разлитой по лицу безнадёжностью он поднялся в подпыливший автобус, внутри которого пахло горячим утюгом, отметил компостёром талон и глаза его упёрлись в журнальную вырезку, приделанную изолентой к стеклу. На ней, спекулируя кордебалетной стройностью ног и зажигательно улыбаясь какая-то квалифицированная женщина рекламировала самое нижнее бельё. Свекловичный беспомощно огляделся и, стиснув челюсть, пробрался на заднюю площадку. Здесь было посвободней. Он оглядел публику и от неожиданности замер.

Рядом с ним оказалась довольно чудная блондинка в псевдорусском сарафане и с гладкими напедикюренными ногами. С открытых плеч незнакомки в плотину бюстгальтера низвергались молодые цветущие груди и казалось, плотина готова вот-вот прорваться. Свекловичный проглотил слюну и подобрался.

Портили соседку только обручальное кольцо, фигурирующее на правой руке; да некая мужская единица, расположившаяся рядом и смотрящая на блондинку ленивыми и скучными глазами мужа. От мужчины наносило удушающим запахом тройного одеколона, сквозь который застенчиво пробивался запашок какой-то горюче-смазочной дряни. «Шофёр, наверное», — досадуя на его присутствие решил Свекловичный и сделал нечаянный шаг в сторону, чтобы точнее оценить попутчицу. Блондинка (к слову сказать, искусственная) среагировала на Свекловичного довольно чутко; расправив своя притягательные плечи, она эффектно подала грудью, да так лихо, что Свекловичный даже узрел трогательную родинку во влажной ложбинке. У него взмыло сердце и проявилось некоторое волнение в штанах. Недолго думая, он подморгнул, потом сделал томный анфас и заимел результат — по лицу соседки прошмыгнула сиюминутная тень улыбки.