Сергей Нефедов - Лунная походка

Я ее помню в роли Жизель, а сейчас она открыла свою частную школу, где девочки берут уроки балета. Мне, что ли, туда записаться? Я попытался сделать шпагат. Мим на бочке расхохотался, он трясся от смеха, держась за брюхо и содрогаясь им, точно оно на самом деле у него – фу ты ну ты – имелось в наличии. Пригоршни деловых, со справками о психической полноценности, портфолио, рассыпавшись на какой-то миг, точно лбом упертые в невидимую стену, замерли и в такт медленно и плавно шагающему по воздуху миму, как в замедленном кино, двинулись в обратную сторону, и пачка «Фог» улетела из моих рук к Наташе, мы извинились, стукнулись лбами, и я с недоумением увидел, как мои ноги, пятками назад, уводят меня от мима, замершего на своей бочке в белой манишке и манжетах. Он подмигнул мне, улыбнулся, оскалив с золотым напылением зубы, дернулся и неистово забарабанил каблуками, выделывая безупречную чечетку…

– Мертвые не потеют, – почему-то подумал я и, уже набрав номер Наташи, услышал долгие гудки. Должно быть, их светлость принимает ванну после трудопедодня, она учитель, у нее есть чему поучиться, например совершать с ходу три оборота враз, да, я ее попросил показать, как это выглядит, – пожалуйста, – ответила она и непринужденно трижды повернулась. – Ну знаешь ли!

– Алло, алло, кен (я вас слушаю), – проговорила она. Тогда, в ту пору-то я еще понимал. Тут в дверь затарабанили.

– Наташа.

– Да.

– Слушай, тут стучат, я перезвоню попозже, тов?

– Тов (хорошо).

Оказалось, Гештейн, этот нехороший человек, отвинтил в подъезде болты с широкой, общей получается, канализационной трубы, и теперь фонтан хлещет в лестничный пролет прямо с нашего седьмого этажа туда, вниз, на честных налогоплательщиков, продавцов сантехники, золота, алмазов и гвоздей, на этих мирных любителей питы и пиццы, а также, ну как же, как же, хумуса, такая вкусная и пользительная паста. Стучал с фонариком Гриша, Гештейн бегал с молотком и сбивал электроприборы, пуская снопы искр, так как был вечер. Мы его, тут подоспела жена Гриши Роза, кое-как угомонили. Потом подъехала бригада аварийки. Но запах – хоть топор вешай!

Этот Гештейн вечно сидел у муниципалитета, вечно вспоминая может быть свою гитарную молодость; инструмент, кстати, весьма и весьма, судя по виду, не какая-нибудь там фанера, находился всегда рядом, как верный пес или жена, кое-как дождавшаяся мужа из плаванья. Гештейн в очках и ранней лысине печально, ему, видите ли, это уж точно, не нравится здесь, улыбаясь, поглаживал свою верную, дождавшуюся его подругу, смотрел куда-то в неведомую даль, не замечая ни прохожих, ни… да что говорить. Он никогда не играл на своей гитаре. Брал ее в руки, весь сжимался от каких-то там предчувствий, открывал и закрывал, как рыба, рот свой, наклонялся и клал гитару крайне аккуратно прямо перед собой на специально разостланную розовую пеленку, как младенца девического полу. Складывал руки на груди, какое-то время сидел, не двигаясь. Вставал, разводил руки, как крупный виртуоз, Ростропович да и только, мол, это не я, это инструмент мною владеет, да и вы, дорогие мои, мои горячо любимые! я вас всех обожаю! дай вам Бог, если вы на выданье – мужа богатого, если простой труженик бизнеса – крупный куш, коль студент – грант да побольше, коль… И он стоял и плакал, не скрывая слез, неспешно совершая величественные поклоны. Благодарю вас, дорогие мои тель-авивцы, вы не представляете, как вы красивы, прямо как переливающиеся всеми цветами радуги какие-то особые, не лопающиеся мыльные пузыри! О, как я счастлив представить вам мой дар безвозмездно! Хотя, конечно, трудное детство, я рано перенес много несправедливого и даже пострадал. И Гештейн осыпал их, как розами или хризантемами из своих, дарственно ему преподнесенных, корзин, поцелуями воздушными.

Кто приносил к его двери (условной) коробки из пластика с салатами, котлетами, гарниром, я так и не узнал. Выйдешь повесить белье, а возле его чем-то заслоненного изнутри дверного проема лежат то ветка бананов и коробка коки, то пакет апельсинов и хлеб.

– Наташа?

– Да.

– Привет, это снова я. Завтра шабат, не так ли?

– Ну.

– Значит работать категорически запрещается под угрозой обрезания.

– Слиха, адони, но я же дама.

– О Господи, прости Бога ради, это все Гештейн.

– Ну как он там поживает, вам поди приятно под его испанскую гитару, ну и все такое, да?

– Обалдеть, он только что обесточил весь подъезд и затопил водой. (Мне неудобно было сказать правду).

– А я помню его концерт в Сочи.

– Вот, я считаю, это веский повод, ты должна мне рассказать про его прошлое, чтоб я мог в свою очередь растормошить его сознанье, ведь всем пофиг, ты понимаешь?

– Кажется, понимаю.

– И потом, я надыбал кинотеатр с новыми фильмами из России, и потом, мы ж с тобой земляки.

– Где и во сколько?

Вышли мы все из «Мойдодыра». Как-то меня спрашивает ушлый педант в очках и невзрачной робе:

– Вы, признайтесь, грибник, охотник или рыболов? – Видите ли, ммм, как вас?

– Степан Иванов.

– Видите ли, Степан Иванов, я ни то, ни другое, ни третье. Хотя ничего лично против обостренного интереса ко всем вышеперечисленным предметам не имею. Я, извиняюсь, парильщик.

– Это как же вас понимать?

– Люблю париться в парилке и, поверьте, нахожу в этом немало полезного.

Должно быть, я что-то не так сказал, – он искоса подозрительным взглядом посмотрел на меня. – Что вы хотите этим сказать?

– Ровным счетом, да вот взять хотя бы тот раз, дело было в номере с бассейном и мы – двое женщин и трое мужчин – непринужденно парились, забираясь в парилке по ступеням под потолок… Нет, пожалуй, будет лучше сказать: трое мужчин и двое женщин.

– Не вижу в этом особой разницы.

– Объясняю, в первом случае можно подумать, что рассказ идет от лица женщины, а во втором…

– Это забавно, но я вас перебил, продолжайте. Простите, а какое было время года?

– Стоял жуткий ноябрь, и впереди светило: катание с горок…

– Лепка снежной бабы…

– Игра в снежки, прогулки по лесу на лыжах…

– Катание на коньках, езда на тройках…

– Эх, хе, хе, Степан Иванов, катание на тройках, если не ошибаюсь, в Масленицу, а до нее…

– Еще встреча Нового года…

– Не перебивайте!

– Пардон.

– Так на чем я остановился?

– Как вы парились в сауне с бассейном.

– Да, мало сказать, что было все: прекрасного сложенья дамы, одна, что похудее, в смысле комплекции, в бикини – светлый крон с добавлением топленых сливок, другая, полнее, бикини небесного цвета с вкраплением переливающихся звездочек. В холодильнике, сами понимаете, копченый лещ, шириной с грузинскую фуражку, язык в собственном соку, язык с хреном, заливной язык с зеленым горошком, трепанги. Вы любите трепанги?