Сергей Нефедов - Лунная походка

– Ну, в общем-то, смотря с чем…

– С пивом.

– Смотря какая крепость, я употребляю не ниже двадцати четырех.

– Темное?

– А как же.

– Итак, напарившись до одуренья, вы ныряете с разбега в бассейн. Притом совершая рисковое сальто-мортале через бордюр.

– Позвольте, но это же опасно.

– Фигня, с разбега, делаете, раз, прыжок, кувырок через голову и, опля, как кит, плавая, фонтанируете. Потом блаженно вытягиваетесь на дерматиновой кушетке…

Мои кальсоны унесло. Можно сказать – оставьте ваши надежды на другие, более заманчивые времена. Встречать Новый год придется без шампанского, накрывшись одеялом под столом. Тихо споем: – Взвейтесь кострами, синие ночи… – чокнемся за уходящий. – Мы пионеры, дети рабочих… – Пусть будет в следующем все, чего так не хватало в этом. Носки без дырочек, абонемент в театр, сахар, чай, рис, мыло, бурые водоросли, информация о проходящих кинофестивалях, масло, мясо, фарфоровые зубы, молоко, путёвый офтальмолог, яйца, омуль, семга, компьютер, «мерседес», шестьсот долларов, тонна новых стодолларовок, таблетки «протэк» и восемь рублей на дорогу.

Гроза, отгремевшая ночью, мои кальсоны, развешенные для просушки на крыше, как корова языком, слизнула. Надо было камнями придавить, гвоздями прибить, проволокой обмотать. А теперь поздно по этому поводу, да и обошел я вокруг, ни под пальмами, ни под инжиром, ни под хурмой – ейн, клюм, шум довар… Я даже не знал толком, как воду сделать горячей. Прихожу к знакомому продавцу бытовой техники, говорю, так и так, а он – там кнопочка такая есть, нажмешь ее, и она должна стать красной, это значит солнечные батареи, стоящие на крыше, мотают электросчетчик.

Мать моего друга Кольки, пухленькая и аппетитная тетя Вера, подарила мне куклу Петрушку. Это была славная кукла, надеваешь ее на руку, и пожалуйста, Петрушка кланяется рыжей кудлатой хохочущей головой в веснушках и машет руками. Колька учился в институте, а мне еще только в следующем году в школу идти, и, несмотря на свои очки, он толкал самодельную штангу из грузов от высоковольтных столбов, натягивающих провода электрички, толкал под всеобщий счет поселковых ребят. Редко кто отваживался подойти к спортивному, так сказать, снаряду, чтоб не ударить лицом в грязь. Поэтому пацаны грызли семечки, курили и считали вслух.

Тетя Вера с удовольствием выслушала мой сбивчивый рассказ, как мы с мамой смотрели в детском парке кукольный спектакль. Мы сидели на одной из вкопанных скамеек, ряды которых заполнены пестрой публикой, а на веранде представление. Если меня брали в кино, то покупали мне газировку с коржиком, и так как обычно фильм был длинный и скучный, то я играл в машинку прямо в проходе, ползая и дудя с соседским пацаном, чем немало раздражал зрителей, особенно зрительниц, так как в большинстве своем фильм крутили про любовь, и они шикали:

– Мальчик, тише! Чей это мальчик?! Заберите вашего мальчика, он мешает смотреть кино!

– Куда это я его заберу?! – вспыхивала мама.

– Успокойтесь, гражданка, у вас что, ребенка нет?

– Скоро будет!

И зал дружно содрогался от хохота. А тут целый театр, живой и яркий, перекатывается по сцене разноцветным кубарем. Тетя Вера дождалась, когда я одолею чашку чаю, и достала из шкафа самого веселого на свете Петрушку, показала, как он функционирует, и с ним подмышкой я был таков. Бегал по поселку, оставив трехколесный велосипед у тети Веры, и хохотал – она мне показала, как именно хохочет Петрушка. Стучал в двери и калитки, мне отворяли, и как казалось, все просто с ума сходят от радости при виде меня с совершенно счастливым Петрушкой. Так я бегал весь день, будоража и, наверно, надоедая, отвлекая от дел. – Здравствуйте, как поживаете? Вы должно быть соскучились по Петрушечке? А вот и я! Ха-ха-ха! Петрушка любит конфеты и пряники, в крайнем случае варенье и мед. За каждую конфету поклон вам с красной кисточкой.

– Какая еще красная кисточка? – спрашивает тетя Катя, умеющая заговаривать зубы, а теперь сама с больным зубом.

– А вот какая! – и Петрушка наклоняется и вылетает вперед красная кисточка на его колпаке.

– Ну рассмешил, аж зуб прошел. На тебе, Петрушка, пряник.

1. Серый-серый, ни одной искорки, день заполняет все грустью, переливающейся то в уныние, а то в приглушенную печаль. И из печали видна жизнь не такая серая, а терпенье не так бессмысленно. Какой ты сильный, я прошу тебя, победи.

2. Открой все ставни, пусть проветрится помещенье, свет ворвется и озарит все предметы, они вспыхнут, как лужи после дождя, каждая – без дна и без покрышки. И нечего прятаться в книги. Ну хорошо, хорошо, потом, я пока пойду натру хрена к карасям, а потом ты мне расскажешь, чем кончилась вчерашняя киношка. И нечего мечтать о задушевной беседе под золотистым дубом, задрав ноги и уставившись туда, откуда кот должен выйти. Осыпается. Желтые. Вперемешку.

3. О, если б быть спокойным, как озеро после бури, уверенным, как Давид, идущий с пращой на великана в железе. А противник хохочет, показывая в него мечом: – Ты что, вышел на меня, как на собаку?! И летит ему в лоб валун, и он падает, поднимая большое облако пыли. По ту и по эту сторону армий все замерли.

4. Помнится подъезд, пыльное окно, дорога, теряющаяся в вертолетно кружащихся листьях. Разговор о чем-то, было ли это, было? Конечно, а как же, ну ты даешь, не ожидал я этого, тем более от тебя, от кого угодно; да я бы на твоем месте. Успокойтесь, больной. Оставьте обувь при входе. Сожженные спички по подоконнику рассыпались изрезанному. Так ведь тогда даже трамвай, весело бегущий среди солнечных зайчиков, даже переполненный трудящимися и сильно пахнущий железом и тавотом, казалось, будет всегда. Тук-тук-тук-тук.

5. Трава пожухлая перед зимой, как она пахнет, как тянет укрыться в ней на зиму, чтоб и там, ты хочешь сказать – телевизор? Не знаю, может быть. Ну, говори. Ночью намаешься, нигде память не находит отраду, чтоб было ей хоть где-нибудь… в целом свете… И лишь пожухлые травы хранят следы предыдущих цивилизаций. А наша какая? Отцветшая перед снегом, и тихо тогда так делается, будто ты и трава – одно и то же. Ну, подумаешь, у них магний, а у нас железо в крови. Пожухлые.

Причем здесь Домбровский?

– Ну как же, «Хранитель древностей» написан был здесь.

То есть не застолбленной каким-нибудь писателем местности, получается, и не существует? Холодный, обжигающе-ледяной душ после трех с лишним суток пути по степи; поезд попал в песчаную бурю. Но всё слава Богу, и идущая с гор вода смыла надсадное нетерпение. Петя шагнул в сад, под кроны инжира. Плоды, если не смотреть под ноги, расплющишь, да и только.

Без снотворного он уже не мог спать. Жена во время их близости сказала, как всегда, с несерьезной (не окончательной) интонацией: – Я бы хотела почувствовать то, что чувствуешь ты. – Это почему-то привело Петю в замешательство, и грубая, как ему показалось, фраза: – Оргазм, он и есть оргазм, – вращалась, готовая упасть. Да, вся беда в том, что тех, кого мы любим, невозможно представить пошлыми. – А о чем ты думаешь, когда обладаешь мной? – Я ни о чем не думаю, – он помолчал, и в голове пронеслась слышанная где-то фраза, мол, если женщина не любит, то она в эти минуты всегда думает о чем-то постороннем. – Наша мадам советует нам во время работы с клиентом думать о чем-нибудь приятном…