Линдэл Хэдоу - Австралийские рассказы

В это время в округе работала правительственная топографическая партия, снимавшая план местности и наносившая на карту течение Ярры. Начальник партии, член-корреспондент парижского этнологического общества, воспользовался услугами Барадьюка для сбора туземного оружия и инструментов, в частности кремневых и диоритовых скребков, которые к этому времени были вытеснены стальными топориками, бесплатно поставляемыми правительством.

Выполняя это поручение, Барадьюк побывал в одном из племен Гипсленда, где его хорошо знали и радушно приняли. Но через несколько дней после его возвращения на Ярру в гипслендском племени заболел и умер мальчик. Отец ребенка, йилинбо, решил, что смерть вызвана колдовством Барадьюка во время его бесцельного, на взгляд отца, посещения: разумеется, никто из этого племени не мог поверить, что устаревшие каменные орудия представляют какую-то ценность. Барадьюк был вовремя предупрежден о страшном обвинении, но, смелый и уверенный в себе, он не принял почти никаких мер предосторожности.

Однажды в зимний день племя Ярры разошлось, как обычно, добывать пищу; мужчины главным образом осматривали и выстукивали дуплистые деревья в поисках опоссумов и коала [3] Коала — сумчатый медведь (австрал.). , а женщины собирали вдоль реки чистые стебли чертополоха или выкапывали корни одуванчика. Барадьюк, который не мог лазить по деревьям из-за своего увечья, отправился один на равнину, вооруженный только двумя копьями. Вскоре он увидел нескольких кенгуру, пасущихся в речной долине. Он быстро и бесшумно занял удобное положение под прикрытием деревьев. Затем, держа за середину тонкое копье, зазубренный конец которого был зацеплен за выступ воммеры [4] Воммера — копьеметалка (австрал.). , он прицелился и метнул оружие. Быстрым неожиданным движением одно из животных кинулось в сторону, но в следующее мгновение второе копье догнало убегающих кенгуру и пронзило одного из напуганных беглецов.

Секунду спустя Барадьюк, напряженно следивший за бегущими животными, заметил, что они шарахнулись в сторону, и его внимание привлекла рощица чайных деревьев. Прежде чем он успел одним быстрым взглядом оценить тактические возможности местности, из-за чайного дерева вылетел возвращающийся бумеранг, и минутное волнение сменилось гладиаторским хладнокровием смелого человека, которому угрожает большая опасность. Он знал, что за деревьями скрывается хорошо вооруженный враг — человек, которому нужна его смерть, который выслеживал его, выжидая удобного случая, и на чьей стороне были теперь все преимущества.

Попытка добраться до своих копий означала бы неминуемую гибель; оставалось только перебегать от укрытия к укрытию, уходя от врага, а затем, воспользовавшись непревзойденной быстротой своих ног, просто убежать. Бумеранг уже кружился над деревом, за которым укрылся Барадьюк, и это убежище перестало быть надежным. Он прыгнул вверх по крутому склону под прямым углом к направлению, по которому собирался отступать, чтобы, поднявшись выше, сбить с толку врага и спастись от его копий. Одно копье пролетело мимо на расстоянии не более ширины ладони; он успел укрыться, прежде чем противник метнул второе.

На бегу он заметил, что копье вонзилось в землю шагах в семидесяти от того места, где оно пересекло его путь. Воммера была у него в руке, и, воспользовавшись этим копьем, он мог бы по крайней мере задержать противника до тех пор, пока не представится случай либо сразиться в более равных условиях, либо спастись бегством.

Он знал, что в метании копий и в беге он намного превосходит йилинбо. С другой стороны, поднявшись выше, он ничего не добился, так как его противник, уверенный теперь, что Барадьюк безоружен, открыто приближался к его укрытию, не находя нужным расходовать еще один возвращающийся бумеранг. Но если бы он достал то упавшее копье, соотношение сил могло еще измениться.

Это был стремительный и рискованный бросок. Пространство между ним и копьем было достаточно открытым для полета боевого бумеранга, — у его противника было и это грозное оружие. И все же, сконцентрировав все свои силы на стоящей перед ним задаче, Барадьюк бросился вперед с такой быстротой, что у противника не было времени прицелиться, и, прыгая, увертываясь и кидаясь из стороны в сторону, он благополучно достиг цели, хотя вдогонку ему было послано второе копье. Схватив на бегу первое, он увидел, что его острие, ударившись о камень, расщепилось.

Не задумываясь ни на мгновение, он продолжал бежать туда, где второе копье, почти горизонтально воткнувшееся в землю, все еще продолжало дрожать. Оглянувшись, он вырвал его из земли и тут же подпрыгнул высоко в воздух, но на полбиения пульса раньше времени: в тот миг, когда его ступни коснулись земли, грозный боевой бумеранг, который, крутясь, низко летел над землей, ударил его по ногам, рассек одну и раздробил другую.

Победитель устремился к нему, а Барадьюк дополз до ближайшего дерева и, стоя на коленях лицом к врагу, с копьем в воммере, мрачно ждал его приближения. Йилинбо, опасаясь появления соплеменников Барадьюка, опрометью бежал к нему, прикрываясь щитом. Когда он был в двадцати шагах, Барадьюк сделал два быстрых обманных движения и метнул копье. Оружие, ударившись в нижний край щита йилинбо, пробило тонкую пластину и попало в мякоть бедра, йилинбо уронил щит и вытащил копье, потом, подняв дубинку, бросился на искалеченного противника. Двумя безжалостными ударами он повалил Барадьюка на землю, потом стал возле него на колени, выхватил заостренную раковину из висевшего на спине плетеного мешочка и заточенным краем несколько раз с силой провел по трепещущему телу сраженного врага.

Непостижимо, как добродушные и незлобивые туземцы Порт-Филиппа, питавшие инстинктивное отвращение ко всякой намеренной жестокости, могли так свято придерживаться традиции, которая по своей бессмысленной свирепости могла сравниться лишь с самыми жестокими пытками, известными в истории человечества. По глубоко укоренившемуся обычаю, основанному на каком-то действенном суеверии, победитель в смертельном бою имел право взять в качестве трофея почки побежденного и смазать свое тело еще дымящимся почечным жиром. Несомненно, это был пережиток какой-то стадии дикости, гораздо более низшей, чем та, которая преобладала среди аборигенов Порт-Филиппа, когда там появились белые. Эти дети природы были прежде всего добродушны и незлобивы. Но почему-то их нравственное чувство странно примирялось с этим отвратительным обрядом; они могли говорить на эту тему долго и совершенно равнодушно. И теперь, в силу иронии судьбы, единственный среди них человек, в котором этот обычай вызывал отвращение, был, вероятно, его последней жертвой. Более того, единственный туземец, чей уравновешенный рассудок отвергал дурман колдовства, пал, быть может, последней жертвой этого заблуждения. Ибо все подобные верования и обычаи исчезли с наступлением паралича племенной жизни, который возвестил фактическое вымирание.