Аланка Уртати - Кавказские новеллы

Предстал тридцативосьмилетний красавец, на голову выше Хаджи-Мурата.

– Бери оружие, я вызываю тебя драться один на один, – сказал он полковнику.

Тот стоял и молчал. Хаджи-Мурат не хотел бить безоружного и снова просил полковника драться по законам мужской чести.

Сам того не осознавая, когда-то давно, когда, Хаджи-Мурат не помнил сам, он отдал себя на волю Всевышнего и, видя веру в себя, Бог, как видно, хранил его, позволив иметь такую судьбу, когда он, пройдя через страны и континенты, через все тяготы и фронты, стал абсолютно бесстрашным воином.

В нём были задатки гражданина мира, который вырвался на просторы планеты. В нём было нечто такое, о чём знали уже повсюду – и белые, и красные – он стал легендой бесстрашия.

Сила и величие воина не всегда зависят от идеи и цвета знамени. Удар – не тот, которым на всём скаку рассекаешь неведомого всадника до его седла, а тот, когда ты побеждаешь своего врага, сражаясь один на один, и ты оказываешься более ловким и сильным.

Когда ты за смелость любишь врага, а он в ответ уважает твою силу и выкладывается до конца, чтобы оказаться достойнее тебя.

Но белому офицеру было не до наивного романтизма дикого горца, он отказался.

В штабе красных, куда были переданы пленные, тоже не было места идеализму кавказца в его поисках справедливости и достойных врагов.

Там белого героя быстро расстреляли.

Конь снова спас ему жизнь. Всю гражданскую войну под ним бывали два серых кабардинца под одним и тем же именем – Варнак, большой и малый.

Малый Варнак, пугливый под разрывами артиллерийских снарядов, при взятии Архангельска свалил Хаджи-Мурата и этим спас его.

И потому он за коня, в тот раз не своего, а красного комиссара, избил его хозяина. Комиссар имел неосторожность явиться к кавалеристам как политический вожак с требованием печати полка, не разнуздав своего коня после долгого пути, бросив его между брёвен.

Хаджи-Мурат своим бойцам, даже тем питерским рабочим, которых впервые сажал верхом и делал наездниками в своем эскадроне, всегда говорил:

– Ты знаешь, что нужно для лошади? Я всегда лошади хвост оттяну. Надо отпустить подпруги, почистить копыта, тогда лошадь будет весёлая и лёгкая. Надо ласково лошадь похлопать, глаза вытереть, назвать по имени, тогда лошадь будет хорошая, будет другом тебе, спасёт, даже жизнь за тебя отдаст.

Воспитанные горцем бойцы доложили ему о комиссаре и его несчастном коне.

Участь красного комиссара была решена. Хаджи-Мурат развернул его к двери, дал пинка ногой, пихнул рукой и вышвырнул прочь!

Неслыханное дело для армии большевиков – побить своего комиссара. Тот жаловался, но его отослали подальше в тыл.

О Хаджи-Мурате знали, горец лишнего себе не позволит, горяч, но справедлив.

А с доносом, что красный командир Хаджи-Мурат грабит крестьян, что его бойцы одеты, обуты и на конях, а другие все босые, разбирались и в штабе, и среди крестьян.

Крестьяне в один голос сказали: Хаджи-Мурат берёт фураж и возвращает, Хаджи-Мурат не обижает нас, а помогает.

В том безумном побоище – всеобщей погибели он брал у крестьян корм для коней взаймы, не трогал стогов, обходил их конницей, порол и стрелял мародеров, справлял бойцам свадьбы, ходил в разведки сам, в бою был впереди своих отрядов.

При разборе доноса Хаджи-Мурат плакал от крестьянского заступничества.

В жестокой и безумной схватке людей одной и той же страны горец продолжал свое стремление к справедливости, с которым пришёл в большой мир из маленького бедного аула.

И Бог давал ему возможность обозреть этот мир и проверить себя самого на прочность человеческих убеждений.

…На похоронах в Даллаково всё то время, пока Хаджи-Мурат говорил слова соболезнования ингушскому старейшине, за спиной того метался враг, а вокруг было не менее сотни их соплеменников.

Старейшина, узнав правду об убийстве, прокручивал ситуацию в своей голове – за ним оставалось единственно верное решение в отношении другого кавказца.

Наконец, он сказал громко и твёрдо, чтобы слышали все вокруг:

– Вас было двое, вы были в засаде. Он был один, и он убил. А ты пришёл, как трус, не отомстил!

Он – мужчина! Скажи всем остальным, чтобы ни один не тронул его, когда он будет уходить.

Хаджи-Мурат развернулся и ушёл со двора.

Никто не выстрелил ему в спину.

Несколько лет спустя, поздним вечером, когда он возвращался к себе домой во Владикавказе, за ним прокралась неслышная тень и нанесла кинжалом удар в спину.

Когда его нашли лежащим на земле, старик крепко сжимал свой кинжал, успев его молниеносно вынуть, но в спине уже зияла смертельная рана, а вокруг была пустота…

Завели уголовное дело и пытались выяснить у Хаджи-Мурата, привезённого в больницу, знает ли он, кто это мог быть.

Воин бесстрашия был уже стар и знал всё про друзей и врагов. Имени врага он не назвал, ответил, когда встанет, разберется сам.

Он всегда знал, кто может ударить из-за спины, знал, что у каждого народа есть свои подлецы и трусы, завистники и продажные люди.

Тот, который ударил в спину, был смертельным врагом, но не был противником чести. С противником сходишься – глаза в глаза, читаешь у него всё, что тот имеет в душе, и видишь, порой скверную, но личность.

Человек, наносящий удар в спину, трусливо предает всех и вся – нет у него личности, имени, и рода тоже нет. Ибо проклятье Всевышнего такому кавказскому роду и его трусливому псу, кто бы он ни был – чужой ли, единокровный ли!

Хаджи-Мурат закрыл глаза, устав от боли в спине. Внезапно боль прекратилась, или он перестал её чувствовать.

Услышав, как невдалеке заржал его конь, он легко встал и пошёл к нему. Это был большой Варнак.

Он стоял в ночи оседланный, и в глазах была радость ожидания седока. Хаджи-Мурат погладил его, назвал по имени, вскочил в седло. Вскоре обоих увлекло не только великое чувство слияния всадника с конем, но и неземное ускорение.

Внизу мелькали знакомые места, являя всю его жизнь, словно в киноленте, которая тянулась через страны и континенты и опоясывала земной шар.

Он снова обогнул земной шар, и на другой стороне, в Сибири, понёсся его эскадрон, вслед за ним его лыжные роты. Падали его бойцы, падали и красные, и белые. Те, кто был убит, тут же вставали и уходили, не оглянувшись. Они шли в синеву, в закат, растворялись у горизонта.

Хаджи-Мурат видел родные кавказские горы и гору в Сан-Франциско, ледник на Аляске, пустыни и леса, океан и небо над ним.

Он обозревал всю необозримую даль, которую пересекал в поисках всеобщей человеческой любви, справедливости, равенства – всего того, чего он не нашёл, но искал всю свою жизнь.