Дарья Березнева - Когда растает снег

Врач(ободряюще похлопывает его по плечу).

Не волнуйтесь Вы так, жить будет! Спасибо детям, если бы не они, её бы не удалось спасти.

Подъезд дома Стоцких.

На экране высвечивается и исчезает надпись: «Месяц спустя».

На скамейке сидят Верочка и парень Коля.

Верочка.

Раз, два, три! Закрой глаза!

Парень послушно закрывает глаза, Верочка целует его в лоб.

Верочка.

Всё, теперь можешь открывать. Скажи, Коленька, ты любишь меня?

Коля.

А ты?

Верочка.

Так не честно, я первая спросила! (Смеётся.) Так и быть, я тебе отвечу… (Шепчет на ухо.) Я тебя люблю…

Коля.

Но не так сильно, как своего соседа?

Верочка(серьёзно).

Перестань, я ведь уже говорила тебе, что он выбрал Катю. После неудачной попытки самоубийства они ещё больше сблизились и не так давно повенчались. Катя теперь моя подруга.

Коля.

Признайся, только честно, ты бы хотела оказаться на её месте, ты хотела бы быть с ним?

Верочка(не задумываясь).

Конечно же нет, потому что теперь у меня есть ты!

Целуются.

Все говорят, что я уже большая – мне один год и три месяца. А раз я большая, значит мне можно фотографироваться. Сегодня моя первая в жизни фотография. Мама причёсывает меня и наряжает в новое платьице. Оно белое в разноцветных игрушках с белыми же оборками и тонким красным кантиком по краям. Ещё мама надевает мне белые колготки и кремовые башмачки, потом берёт меня за руку, и мы с ней идём в фотоателье.

Высокий седой дяденька в больших очках ставит меня рядом с игрушкой – расписным деревянным петушком. Я с любопытством разглядываю эту новую игрушку, но тут дядя говорит мне смотреть в чёрный ящик с окошком. Из него сейчас вылетит птичка. Я послушно смотрю в окошко, но обещанной птички почему-то нет. Внутри ящика что-то щёлкает. Дядя говорит моей маме «готово», а я плáчу. Дядя плохой, он обманул меня! Никакой птички так и не было.

Мне один год пять месяцев. Сейчас лето. Солнышко припекает. Мы с мамой гуляем по улице. На мне только цветастые трусики, панама и красного цвета сандалии поверх аккуратных носочков.

Останавливаемся перед фотоателье, и я засматриваюсь на игрушку – розового надувного зайца почти одного со мной роста. Заяц этот улыбается и, скосив глаза, смотрит на красную морковку, которую держит в лапе. Наверно, он собирается её съесть.

Мы заходим в фотоателье, и мама договаривается о чём-то с уже знакомым нам дядей, после чего мне разрешают подойти ближе и потрогать зайца. В это время дядя настраивает свой противный чёрный ящик и зовёт меня посмотреть на птичку. И хотя у меня есть некоторые сомнения относительно того, что птичка появится, я с надеждой, что за это мне подарят зайца, смотрю в окошко объектива. Конечно, я не интересуюсь какой-то там эфемерной птичкой, сейчас мне гораздо интересней реальный заяц и я хочу, чтобы дядя мне его подарил. Но тогда я должна слушаться дядю.

Снова как в прошлый раз в ящике раздаётся щелчок. Птички нет, так я и думала! Вместо этого мама велит мне отойти от зайца, но я продолжаю упрямо стоять на месте. Я ещё не теряю надежды. У нас дома нет такого зайца, и я жду, что получу его за фотографию. Тогда мама силой отводит меня в сторону, и я едва не плачу от обиды. Значит, зайца мне всё-таки не подарят!

Мне один год шесть месяцев и мы третий раз в фотоателье. Фотографируемся вдвоём с любухой. Любуха – это моя мама. Я её очень-очень люблю и потому зову любухой. От слова «любовь».

На мне надето красное вязаное платье с узорчатой манишкой, белые колготки и красные ботиночки на толстой подошве. Мама в чёрной юбке за колено и красивой тёмной кофте с разными вышитыми на вороте замечательными блестяшками.

Я сижу у мамы на коленях и категорически отказываюсь позировать. Сижу надувшись, недовольно выпятив нижнюю губу. Я не люблю фотографироваться, и сейчас мне хочется обратно домой. Тем более теперь-то я наверняка знаю, что птичка – сплошное надувательство и в третий раз я уж точно не поведусь. Но мама и дядя наперебой уговаривают меня улыбнуться. Мне смешно смотреть, как взрослые упрашивают меня. Я весело хохочу. Снимок с любухой готов и мы наконец-то уходим домой.

Мама укладывает меня спать в детской кроватке, бережно подтыкает одеяло, говорит, целуя меня в лоб: «Доброй ночи, радость моя!»

Свет в нашей комнате выключается. В темноте мама подходит к окну, распускает и расчёсывает свои длинные волосы. Наблюдая за ней, я вижу, что передо мной уже не мама, это какая-то другая женщина. У моей мамы тёмно-русые, а не чёрные волосы. Куда ушла моя мама и зачем впустила сюда эту незнакомую цыганку? Мне страшно и я начинаю хныкать. Я боюсь этой женщины с чёрными волосами и хочу к маме.

Услышав, что я плачу, чёрная женщина поспешно включает свет, наклоняется над моей кроваткой. Теперь я вижу, что это точно не моя мама. Надо мной склоняется смуглолицая цыганка с угольными глазами и смоляными волосами. Она протягивает ко мне руки, хочет забрать, унести с собой. Я громко кричу: «Уйди, цыганка, ты не моя мама!» и крепко зажмуриваюсь, чтобы не видеть чужого лица. Цыганка, плача, выбегает из комнаты.

Я зову маму, но вместо неё снова появляется страшная цыганка. При виде её я кричу ещё сильнее. Тогда она уходит и больше не возвращается.

Я долгое время не могу успокоиться. Наконец, засыпаю.

Вечер. Я сижу в нашей комнате за маленьким жёлтым столом и рисую в альбоме цветными фломастерами. Мама с бабушкой на кухне пьют чай, громко беседуют, смеются.

Я перестаю рисовать, кладу голову на руки и, задумавшись, смотрю на Ромку. Ромку мне подарил папа на день рождения. Это тряпичная кукла с резиновыми руками, ногами и головой, одетая в синий вязаный комбинезон с капюшоном. Один глаз у Ромки наполовину закрыт, а другой смотрит прямо на меня. И мне почему-то неприятно оставаться с этой куклой в комнате.

Страх мой ещё усилился, когда подружка Аня рассказала мне историю о кукле-убийце. Эта история о том, как кукла убила свою хозяйку, которая с ней плохо обращалась. Хозяйка спала, а кукла неслышно подошла к её кровати и зарезала спящую. Я не стала делиться страшной историей со взрослыми, но после такого рассказа несколько ночей не могла спокойно спать. Мне всё казалось, что Ромка может ожить и отомстить мне, потому что я ведь нередко его шлёпала и бранила. А один раз мы с Аней посадили Ромку на качели и стали раскачивать. Проходящий мимо мужчина в испуге схватился за сердце: он подумал, что это живой ребёнок и что мы, наверно, сошли с ума, если так раскачиваем малыша. А мы хохочем и качаем куклу ещё сильнее.