Дарья Березнева - Когда растает снег

Сестра Евлалия, видимо, буквально понимает свою должность экономки, потому и считает себя обязанной экономить на всём и на всех: на материи, свечах, книгах, продуктах. Она экономит даже на себе – иной раз предпочитает не есть, чтобы «не объедать монастырь». По её мнению, я неэкономно расходую продукты, так что основную работу в трапезной сестра Евлалия взяла на себя. Благодаря этому я стала раньше освобождаться и могу теперь больше времени уделять нашему садику.

Жаркое июльское солнце янтарным блеском озаряет всё вокруг. Я вижу, как горит пожаром в его лучах купол нашей церковки, как на траве свет и тень сплетаются в объятиях, образуя под деревьями ажурное покрывало. Ласковые солнечные зайчики прыгают по двору, они щекочут мне лицо и слепят глаза, а у входа в трапезную нежится на солнышке наша любимица Мурка.

В этот день у меня случилась маленькая радость: расцвёл куст белых роз. Белый цвет – символ чистоты и невинности, любимый бабушкин цвет. Я посадила этот куст прошлым летом, в день своего ангела. Теперь он вырос, и на нём распустились первые цветы. Я выбрала самую красивую розу, наклонилась и поцеловала её шелковистые лепестки.

Какие они нежные! Стоит задеть неосторожно рукой и хрупкая красота рушится, осыпается сплошным белым дождём…

Теперь ночь. В бесконечном просторе Вселенной серебрится бледное око луны. Наверное, это и есть Всевидящее Око Божье. Не луна, а Бог смотрит мне в душу и видит все мои мысли, чувства.

Сегодня в церкви был мой черёд продавать свечи, и я всю службу провела за свечным прилавком. Он стоял в толпе слева от меня, такой высокий, широкоплечий, с вьющимися тёмными кудрями и аккуратной бородкой. С первого взгляда я узнала в нём художника. И не ошиблась. Смотрю на него, а сама думаю: «Боже мой, что же я делаю? Нельзя ведь мне, нехорошо это. Хоть бы люди ничего не заметили». Забыла я, грешная, что суда надо бояться не людского, а Божьего. Наши глаза встретились, и его взгляд смутил меня. Почувствовав, что краснею, я поспешила отвернуться.

Начали петь «Иже херувимы». Перебирая чётки, я старалась сосредоточиться на молитве, отложить «всякое житейское попечение», но у меня ничего не получалось. Интересно, ушёл он или всё ещё здесь? Я долго не осмеливалась посмотреть в его сторону, страшась и в тайне надеясь снова увидеть его. Наконец, решилась. Он стоял там же и, подняв голову, с интересом рассматривал храмовые росписи на стенах под куполом. Потом обратил внимание на мою любимую картину – «Иисус в Гефсиманском саду». Она написана в нише над царскими вратами и изображает момент, когда Господь наш ещё колеблется как человек и молит своего небесного Отца, чтобы «миновала его чаша сия», но при этом со смирением добавляет: «впрочем, не как Я хочу, но как Ты». Христос в сияющих белизной одеждах изображён стоящим на коленях посреди пышно цветущего ночного сада. Он простирает руки к небу, в очах, молитвенно устремлённых на звёзды, радужными жемчужинами сверкают слёзы, по измождённому лицу струится кровавый пот. В облаке над Его головой Бог-отец десницей благословляет своего Сына на страдания, а в другой руке держит терновый венец.

Я заметила сходство написанного на картине Спасителя с этим юношей, и мне стало страшно. Говорят, что лукавый, искушая человека, может принять даже облик Христа. Вдруг это дьявол смущает меня?

После службы незнакомец подходит ко мне. Я вижу это и принимаюсь раскладывать свечи, делаю вид, что занята своим делом. «Девушка, почём у вас свечи?» – спрашивает. Я сама не своя, еле языком ворочаю, насилу вымолвила. Тогда он просит дать ему одну свечу за десять, а сам протягивает мне сто рублей. Я отсчитываю ему сдачу – не берёт, говорит, что это, мол, жертва на храм. Взглянула я на него, а он стоит передо мной и улыбается. Тогда и я несмело улыбнулась ему в ответ, а у самой сердце бьётся так, что, кажется, готово вырваться из груди. «Девушка, у вас очень красивые глаза и обаятельная улыбка». Его слова вернули меня к действительности, и я, испугавшись, выбежала из храма. Я бежала, сгорая со стыда, не зная, где укрыться от людских глаз. Кинулась было вглубь сада, но мне не удалось уйти. Он нагнал меня и теперь шёл рядом. «Извините, ради Бога, не хотел вас пугать. Разрешите познакомиться. Меня Сергеем зовут, по специальности я художник-реставратор. В этом году окончил Российскую академию художеств и теперь вот приехал в ваши края на практику. Вам, случайно, рабочие-реставраторы не требуются?» Я сказала, что такие вопросы надо решать с нашей настоятельницей, она здесь всем руководит, и объяснила, где её найти. Он поблагодарил меня и ушёл, обрадованный.

В моей келье тихо. Только слышно как за окошком взволнованно стрекочут, переговариваются друг с другом цикады. Не спится. Тревожно на душе. Я пытаюсь разобраться в себе, в своих чувствах и понимаю одно: мои мысли полны им. Как сейчас вижу перед собой его кроткие васильковые глаза, приветливую улыбку. Господи, помоги! Укрепи рабу свою!

Проснулась раньше обычного. На дворе ещё темно, три часа утра только, но спать совсем не хочется. Милый мой блокнотик, одному тебе я могу довериться – ты всё стерпишь, не выдашь меня.

Что со мной происходит, не знаю, не понимаю, чувствую только, что пропала я. Матушка Серафима дала добро на то, чтобы он жил и работал при монастыре. Я и рада и боюсь этого. Ведь это значит, что мы с ним теперь будем каждый день видеться. А если он заговорит со мной, станет спрашивать о чём-нибудь? Не могу же я отвечать ему при сёстрах! Обязательно расскажут настоятельнице, а она мне выговор сделает. Как быть, как держать себя с ним, не знаю.

За размышлениями время проходит незаметно. Опаздываю на утреннее правило. Бегу. Вот и храм Божий. «Пред дверьми храма Твоего предстою, и лютых помышлений не отступаю» – это обо мне.

Прибегаю. Сёстры уже в сборе. Опоздала на целых полчаса. Матушка смотрит на меня из-под насупленных бровей. Сердится. Господи, помилуй и прости меня, грешную!

Вот уже и акафист начался, а его всё нет. Наверное, потому, что рано ещё. А вдруг он передумал и не придёт? Если так, обрадуюсь я этому? Не знаю. Вряд ли. Говорят, запретный плод всегда сладок…

Служба кончилась. Люди подходят под благословение и начинают расходиться. Я замечаю его – блуза под рабочим комбинезоном расстёгнута у ворота, так что видно загорелое тело, глаза, сияющие, что два хрусталика, смотрят задорно и весело. Подмигивает мне, смеётся: «Здравствуйте! С добрым утром вас!» Я не отвечаю ему, боюсь, вдруг сёстры заметят. Хочу уйти. «Погодите, не убегайте! Вы, что же, стесняетесь меня?» Молчу. «Это ничего, я уверен, мы с вами ещё подружимся. Работы у меня, как говорится, непочатый край, так что я здесь надолго». Не стала слушать его, убежала. Заперлась в келье. Плачу. Так обидно, хочу заговорить с ним и не могу, потому что грех это. Перед Богом грех, а перед ним как-то неловко получается. Неловко не ответить и отвечать страшно. О чём мне с ним говорить, ведь я совсем не знаю жизни? Боюсь, мы не поймём друг друга. И потом, вдруг он только смеётся надо мной, а я всё принимаю всерьёз? Или, что самое худшее, скажу что-нибудь не то, что-нибудь смешное и нелепое?