Николай Гарин-Михайловский - В усадьбе помещицы Ярыщевой

– И я то уж обробел, – вижу, огорчаетесь вы, и сам не знаю, как мне вас успокоить.

Напился Кирилл Архипович холодного чаю, рассказал ещё раз уже по порядку о похождениях сегодняшнего утра. Барыня расспросила о всех, кто был на базаре, и Кирилл Архипович встал и, приседая и вытирая усы и бороду, откланялся:

– Ах, ну, благодарю вас… Ехать надо в поле.

– Ну, поезжай с Богом.

Приехал батюшка служить молебен. Отслужили. После молебна подъехал становой и фельдшер. Молодой становой, полный, добродушный, то конфузился, то старался смотреть по военному и выпячивал грудь. Скромный, тихий фельдшер сидел осторожно на конце стула. Батюшка расхаживал большими шагами и задумчиво заглядывал в окна.

Разговор не клеился. Коснулись было эпидемических болезней и той грязи, которая царит в сёлах. Молодой становой покраснел, приняв намёк на свой счёт.

– Да с мужиками разве что-нибудь поделаешь, – ответил он в своё оправдание. – Сколько раз я им говорил – ничего не понимают.

Внучка, скучавшая в этом обществе, уныло посмотрела на станового, скользнула взглядом по лицам других и уставилась в окно.

– Которые и понимают, – заступился батюшка и, посмотрев на девушку, оправил свои густые красивые волосы.

Тихий фельдшер, всё время внимательно слушавший, кивнул головой и хриплым нерешительным голосом, придерживая нежно свою чёрную бороду, произнёс:

– Понимают.

– А понимают, так что ж у вас в селе грязи больше, чем где либо? – бросил фельдшеру пренебрежительно становой.

– Так ведь… Не мне же её возить, Пётр Степанович.

– Не про вас и говорится… говорится про мужика… Хоть бы вашим мужикам – не говорил я разве?

Старушка хлопотала в столовой и, когда всё было готово, позвала гостей обедать.

После обеда убрали стол и самовар подали. Пьют чай гости. Жаркое солнце льёт свои раскалённые лучи в окно, волны табачного дыма ходят по комнатам.

Сидит старушка, празднует свой шестьдесят шестой год пребывания на земле. Щемит на душе: словно жаль чего-то, что-то вспоминается, – такое же неуловимое, как этот весёлый день урожайного лета. Прошло всё, как и этот день пройдёт.

– Как совершение урожая пошлёт Господь… – говорит задумчиво батюшка. – Соломой хороши хлеба, а зерно не хвалят… Старые земли…

Старушка вздохнула, отогнала свои мысли и, качая головой, проговорила:

– Хоть и новые… хоть двести пудов уродит, да цен нет, – хуже голодного года и будет.

– Да, выручки не будет.

– Сколько опять помещиков съехалось по своим усадьбам, – качнувшись на своём стуле, вставил становой, – губернатора ждут.

– Что, батюшка, твой губернатор здесь поделает?

– Ничего, конечно, не поможет: не свои же вам деньги даст.

– Когда, по завещанию мужа, отпускала я своих мужиков на волю, – и-и! – На меня тогдашний-то как! Что вы делаете? Вы мне всю губернию взбунтуете. А через восемь лет всем волю дали.

– Ну, так ведь это когда было… Конечно, губернатор тот вам пустое толковал, – фыркнул становой.

– Ох, батюшка, чем, чем, а задним-то умом крепки мы… Назад оглянешься, всё там, как на ладонке, видишь…

– А вперёд-то тоже, – усмехнулся становой, – пожалуй, загадывай… Другой раз за это так влетит нашему брату, что и думать забудешь.

Становой энергично встал, тряхнул головой и заходил по комнате, звеня шпорами.

– Ну я, батюшка, свою подать плачу, а там, есть ли, нет твой губернатор – меня не пугай им.

– Вам… оно, конечно, что, – про себя говорю.

Внучка вошла и присела на стул с таким видом, как бы спрашивала: «долго вы ещё тут будете сидеть?»

Становой оглянулся и начал прощаться. Он звякал шпорами и, протягивая руку, сгибал её у локтя кренделем. За ним, посмотрев из-под рясы на часы, осторожно поднялся, оправляя волосы, батюшка. Совсем тихо и смущённо привстал с кончика стула и фельдшер. Он поклонился издали барышне, дружелюбно поклонился и пожал руку старушке, пожал руку появившейся в дверях няне и, кашлянув, вышел за другими в сени.

Уехал становой, уехал батюшка в своей плетушке, приподняв на прощанье свою мягкую, круглую с большими полями шляпу, а фельдшер пошёл во флигель.

Приехал Кирилл Архипович с поля обедать. Поставил лошадь под навес и пошёл было к своему флигелю. Но, увидев вдруг громадный котёл, стоявший десятки лет возле колодца, он остановился, подумал и решил привести в исполнение свою давно задуманную мысль, – поставить котёл под навес.

– Все трудитесь? – подошёл к нему фельдшер, наблюдавший некоторое время, как Кирилл Архипович, напрягаясь, катил по двору котёл.

– Да вот охота… Который год уж на ветру, да на дожде стоит: ржавеет.

– Известно… Да вы куда его?

Кирилл Архипович обвёл мутными глазами двор и ткнул пальцем в самый дальний угол навеса.

– Ну, давайте вдвоём…

И приказчик с фельдшером принялись за котёл.

– Кирилл Архипович, ты что это? – крикнула из окна старая барыня.

– Да, вот, обедать приехал было.

– Обедал?

– Да нет, не угодил ещё… Вот уж котёл перва…

– Нашёл время!.. Брось… Обедать иди… Там же жнут у тебя…

– Сейчас-то обедают, положим… Бросить, что ль уж разве?

– Ужо, ужо, – крикнула барыня.

Кирилл Архипович бросил на полдороге котёл и пошёл с фельдшером к себе.

– Ах, вот, кстати, – вспомнил он. – У меня ведь опять, Алексей Иванович… Как вот жара: подступит, – хоть ты что…

Кирилл Архипович показал под ложечку.

– Да у вас это всегда – как жара… Посмотреть надо…

– Пожалуйста. Ах, вот чего: как же? Овсеца-то надо лошадке дать. Вы вот что: вы идите, а я сейчас…

И Кирилл Архипович пошёл к амбару.

Так и не дождался его фельдшер. На полдороге Кирилл Архипович опять о чём-то вспомнил, повернул за новым делом, потом забрался на задний двор и, увлёкшись, стал пересматривать валявшееся там разное ржавое старьё: это вот совсем ещё хороший лемех, а это винт совсем новый… И Кирилл Архипович задумался, на что бы употребить его.

Когда он попался опять на глаза барыне, она спросила:

– А ты ещё не уехал?

– Сейчас еду, – ответил Кирилл Архипович. – Кусочек дай какой-нибудь, – заглянул он в своё помещение и, увидев фельдшера, вскрикнул:

– Ах, Алексей Иванович… Я ведь и позабыл про вас… Как же теперь? До другого раза, что ли?

– Так что ж? Как-нибудь после…

– Дел, сами видите, вон сколько…

– Дел-то много.

Получив ломоть хлеба, Кирилл Архипович побежал к навесу, где стояла его лошадь, взнуздал её и поехал, судорожно подёргивая вожжами и в то же время торопливо пережёвывая откушенный ломоть хлеба.

Барыня провожала глазами своего склонившегося на бок приказчика и думала с огорчением, что порядочный он у неё размазня. И в то же время красной ниткой чрез всю деятельность приказчика проходило одно его неотъемлемое качество – честность.