Аркадий Красильщиков - Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

Товарищ Сталин дождался финальных аккордов и вызвал секретаря.

– Отправьте этой пианистке десять тысяч рублей… Как ее фамилия?

– Юдина, товарищ Сталин, – доложил секретарь.

– Отправьте пианистке Юдиной двадцать тысяч рублей, – поправил сумму хозяин.

Деньги эти Марии Вениаминовне были незамедлительно переданы, и она поблагодарила отправителя таким письмом: «Благодарю Вас, Иосиф Виссарионович, за Вашу помощь. Я буду молиться за Вас денно и нощно и просить Господа, чтобы он простил Ваши прегрешения перед народом и страной. Господь милостив, Он простит. А деньги я отдам на ремонт церкви, в которую хожу».

Хозяин прочел эту краткую записку и удивился.

– Какой Господь, какая церковь? – спросил он. – Она же еврейка, эта Юдина.

– Крестилась, и давно, товарищ Сталин, – доложил секретарь.

– Жид крещеный, что вор прощенный, – пробормотал хозяин, брезгливо отодвинув от себя благодарность Юдиной. – Ладно, простим и мы ее.

Марию Вениаминовну не тронули, даже в худшие времена борьбы с космополитизмом и сионизмом. Это она и Моцарт тронули вождя народов.

Дмитрий Шостакович, и не один он, свидетельствует, что пластинку с 23-м концертом хозяин слушал в свою последнюю, роковую ночь. Видимо, ему так и не удалось ощутить власть над музыкой Моцарта.

Дело, вполне вероятно, было так: в тот день соратники сообщили вождю, что процесс врачей-убийц практически завершен и скоро можно будет приступить к окончательному решению «еврейского вопроса» в СССР.

«К ликвидации сионистов-отравителей», – сказал один из соратников.

Хозяин, как и тогда, в день убийства Соломона Михоэлса, остался один и невольно улыбнулся этому решительному слову-точке, но теперь оно относилось не к одному раздавленному колесами автомобиля великому артисту, а к сотням тысяч перепуганных до смерти, беззащитных людей.

Он улыбнулся еще раз, представив, как будут умирать все эти ликвидированные по его воле люди, затем почему-то вспомнил о концерте Моцарта. Пластинка всегда стояла наготове, но уже не та, записанная в ночь музыкального штурма и натиска. Первая давно пришла в негодность.

И точно так же, как в тот роковой день, 13 января 1948 года, хозяин был захвачен небесным магнетизмом музыки. Моцарт и Юдина перенесли его в иное пространство, где занимался рождением и ликвидацией рода человеческого не он, а Г-сподь Б-г.

И точно так же, как в тот зимний день, сердце хозяина забилось учащенно, а затем резкий удар в висок лишил сознания товарища Сталина. Он лежал на ковре, мокрый, в моче, умирая, ликвидированный Высшей силой и по Б-жьему суду.

А игла все еще скользила по пластинке, и звучала музыка торжества человеческого гения и радости… Хозяин был недостоин реквиема.

Теперь, когда я слышу разговоры, что Сталин умер не своей смертью, а был убит, я не собираюсь спорить с упрямыми сторонниками «теории заговора». Я знаю точно, что вождя народов убила Мария Вениаминовна Юдина и Вольфганг Амадей Моцарт.

Бывает так: живет себе человек спокойно, думает о том, о чем полагается думать… Ну, там о здоровье, о деньгах, в общем, о разных привычных житейских проблемах, но вдруг происходит с ним полное безобразие: он начинает форменным образом маяться по какому-либо дурацкому поводу.

Именно эта неприятность и случилась с Басовым Ефимом – солидным мужчиной шестидесяти лет от роду. Все началось, как это часто бывает, с ночного сновидения. Во сне привиделся Ефиму давно забытый провинциальный городишко юга России, точнее, хилый фонтан на центральной его площади и Матвей Гендлер, моющий босые ноги в брызгах этого фонтана. Во сне Ефим решил, что такое омовение опасно: вот-вот появится милиция и арестует Гендлера за это безобразие. Он стал показывать сначала одними знаками, а потом заорал в голос, что Матвею нужно быстрей сматываться, иначе… Тут Гендлер словно услышал его крик и, не раздеваясь, нырнул в бассейн, а бассейн-то оказался и не бассейном вовсе, а бурным потоком, несущимся к водопаду. Вот плывет Гендлер по этому потоку кролем, а Басов бежит по берегу, ясно понимая, что спасти плывущего от неизбежной беды он уже не сможет. И все же Ефим решил броситься в воду, чтобы оказать помощь плывущему, но как только бросился, так и проснулся.

Сон этот подействовал на Басова странным образом, и настолько странным, что он, человек далекий от суеверий, решил спросить у жены, что бы это ночное видение могло значить. Жена Ефима, напротив, была дамой крайне суеверной, верила во все мыслимые и немыслимые приметы, а по расшифровке снов могла считаться первоклассным специалистом.

– Не к добру сон-то, – сказала жена, выслушав Басова. – Кто такой этот Матвей Гендлер?

Ефим рассказал, что сразу после института по распределению отправили его работать мастером на ткацкую фабрику в городе Т. Определили на жительство в общежитие до лучших времен. Фабрика Ефиму понравилась, и с работой он начал справляться, но однажды ночью, из-за девушки, конечно, попал не туда, куда надо бы, и встретился с теми, с кем лучше не встречаться.

Граждане города Т. нашли Ефима только утром в ограбленном и растерзанном виде, без признаков жизни. Даже врач «скорой помощи», прибывший часа через полтора, решил, что Басов не жилец на этом свете, но так как он еще дышал робко, отвез Ефима в районную больничку.

– Ничего, в нашем морге всегда места есть, – пробубнил санитар «скорой», заталкивая в салон носилки с Басовым.

Ефим обо все этом смело и определенно рассказал жене, потому что доподлинно выяснил подробности своего несчастья еще в той больничке, незадолго до выписки.

Так вот, в морг он тогда все-таки не попал, а попал на операционный стол, в руки тому самому Матвею Гендлеру, которого увидел во сне ровно через тридцать пять лет после той трагической страницы в своей биографии.

Матвей был ненамного старше Басова, но в больнице оперировал уже три года и стал за это время настоящей звездой на медицинском небосклоне этого провинциального центра.

– Золотые руки, бог, будущий академик, – именно такими комплиментами осыпали молодого специалиста. За Гендлером стали присылать из области, ходили слухи, что зовут его на работу в Москву – чуть ли не в Кремлевскую больницу: надзирать за Леонидом Брежневым и прочими членами Политбюро. А не оставлял молодой хирург город Т. по причине своей большой влюбленности в медицинскую сестру Катерину. Катерина, опять же по слухам, никуда из родного города перебираться не хотела.

Так вот, этот Матвей Гендлер пять часов возвращал Ефима к жизни. Рассказывают, что после операции он не мог стоять на ногах и сел прямо на пол, прислонившись спиной к холодной батарее парового отопления.