Аркадий Красильщиков - Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

– Грехи наши, – сказал Желток. – Всё от них: и пот, и кровь, и все несчастья жизни.

Никому эта преамбула не понравилась. Место и время для подобных откровений Евгений Маркович выбрал неудачно. Хозяин бани подлил пива в кружку тощего приятеля и подвинул к нему блюдце с очищенной воблой.

– Брось! – сказал он. – Что было, то прошло. Давай, Женька, лучше анекдотец.

– О чем? – мрачно поинтересовался Желток.

– Про любовь плотскую, – предложил, облизнув губы, третий в компании, лучший друг дома по имени Арнольд.

– Будь она проклята, любовь эта, – не притрагиваясь к кружке, негромко произнес Евгений Маркович. – Сколько от нее несчастий, смертей, жизней разбитых… Какие тут анекдоты… Одни грехи… И не прошли они… Уйти не могут. Все с нами… Вот мы тут сидим, ни о чем плохом не думаем, а оно с нами.

– Что оно-то? – спросил Арнольд.

– Грехи, – опустил голову Евгений Маркович.

– Ты что, в Бога стал верить? – тяжко вздохнул хозяин бани.

– Не знаю, – совсем уж тихо отозвался Евгений Маркович. – Точно известно, моя-то, благоверная, – наказание за мой же грех… За ложь, за комедь подлую…

– Знаешь, иди ты к раввину, ему и кайся, – посоветовал Евгению Марковичу Арнольд.

В ответ Желток посмотрел на лучшего друга дома совсем уж непонятно, даже с мукой какой-то.

Здесь необходимо отметить, что в России Желток был кандидатом наук, профессором, преподавал студентам вуза что-то вроде научного атеизма, но, к счастью, имел хобби: увлекался автомобильным транспортом, с юности сидел за рулем собственного авто и починить мог любую развалюху.

В Израиле бывший профессор работу по этой, настоящей, «железной» специальности нашел сразу, даже возраст зрелый не помешал ее получить. Трудился Желток в техническом центре «Мазда» и зарабатывал совсем неплохо. О прежней своей ученой доле он забыл, как о дурном сне, и не любил, когда ему напоминали о давнем способе «рубить капусту».

– Гады вы все, – поднявшись во весь свой немалый рост, сказал Желток. – Веники березовые! С вами только дурака и валять. Слово по-человечески нельзя сказать.

– Говори, – разрешил хозяин бани и налил водочку в рюмку обиженного, решив, что предложение пива было ошибкой. – Только выпей!

– Не хочу! – решительно отказался Желток и, не прощаясь, направился к выходу из сада в четыре дерева, где компания обычно и отмечала «банный день».

– Конец света, – вздохнул Арнольд. – Что это с ним?

– Бывает, – сказал хозяин бани. – Софа достала. Это точно.

Но Евгений Маркович не ушел. Он вернулся. Вновь молча занял свое место, выпил рюмку водку и сказал, не закусывая:

– Свою жизнь разбил, Софы в осколки и Надюшину вдребезги.

– Кто это – Надя? – спросил Арнольд.

– В одном классе учились, – уставился куда-то, поверх голов присутствующих, Желток. – Надя меня любила с восьмого класса, а я любил Софу.

– Тоже с восьмого? – спросил хозяин бани.

– Тоже, – кивнул Евгений Маркович. – Был у нас кружок художественной гимнастики… Я ее там увидел в трико, и все – запал намертво.

Тут хозяин бани не выдержал и рассмеялся.

– Я что сказал смешного?! – заорал на него, вскочив, Желток. – Я что сказал?!

– Извини, – опешил хозяин бани. – Я себе твою Софу в трико представил – все сто двадцать килограммов.

– Дурак, – успокоился Евгений Маркович, но садиться не стал, отошел к ближайшему дереву, взялся за ствол и продолжил, стоя спиной к друзьям по пару: – Хуже любой болезни эта любовь. Ходил за ней, как привязанный. Три года ходил, домогался. К губам пускала, а ниже ни-ни. Школу дневную бросил. На завод пошел, чтобы у отца рубли не клянчить. В кино Софу водил за свои, в кафе, за город ездили, к заливу… Надя ее лучшей подругой стала. Теперь так думаю, что из-за меня, чтобы к нам быть поближе. – Желток вернулся к садовой мебели, сел, налил рюмку водки, выпил.

– Ты закусывай, закусывай, – посоветовал Арнольд, и Евгений Маркович совет принял. Пережевывал воблу он слишком долго и, похоже, рассказ свой не собирался продолжить.

– Ну а про грех когда? – не выдержал хозяин бани.

– Грех? – поднял на него глаза Желток.

– Ну, ты же каялся.

– Да, да, – кивнул Евгений Маркович. – Школу как-то закончил – вечернюю, в институт поступил, и нас сразу отправили на картошку. Деревня Беседы называлась. Там совхоз: два старика, три бабы и поле гниющей под дождем картохи. Жили в бараке прямо у поля. Молоко нам возили с ближайшей фермы, бульбу пекли на костре – тем и жили. Меня определили к гужевому транспорту. Запрягать научили – дело нехитрое. Потом по грязи шел за телегой, ящики на нее грузил с той же грязью – вперемешку с картошкой. И вся работа… Ну вот, один раз запрягаю утром свою клячу, а мне несут телеграмму с почты, а в телеграмме: «Милый, люблю, не могу без тебя. Я твоя. Софа»… Я уж не помню, как отпросился, как до города добрался. Несусь к ней бегом, но у самого подъезда сталкиваюсь с Надей. Она встала в дверях. Меня не пускает и говорит: «Не надо, Женя, не надо. Не любит она тебя». Должен сказать, что перед самой картошкой я с Надей сошелся. Там отказа не было. Я, чтобы отомстить Софе, сошелся, ревность ее вызвать – такой был подлый расчет. – Желток замолчал, и было не похоже, что он намерен продолжать рассказ.

– Обычное дело, – сказал хозяин бани. – Ну, пошел ты к Соне?

– Пошел… Прорвал «оцепление» и пошел. – Желток налил еще водки, но пить не стал, а продолжил: – Такой стал великий победитель той осенью. Будь они прокляты, эти победы! Не любит она меня, как не любила сорок лет назад, так и не любит. Отсюда злость. Подарком никогда не была, а тут вовсе ведьмой стала.

– А Надя? – спросил Арнольд.

– Погибла, лет двадцать назад. Дважды замуж выходила, но детей не было… Однажды вышла из дома, стала улицу переходить прямо под колеса грузовика… Вот тебе и победа! Троих убил: Надю, себя, Софу… Она, может, кого и полюбила со временем, другой бы человек получился.

– Ну, ты уж совсем в палачи себя, – сказал хозяин бани. – У каждого, поди, такой грех найдется, если поискать. Тоже мне – убийца.

– Хуже я, – пристально посмотрел на него Желток, хотя было непонятно, что может быть хуже убийцы.

Вечер был вконец испорчен. Все чувствовали, что произошло нечто непоправимое. Спиртное допили молча и мрачно, будто каждый вспоминал о своей молодости, о своих грехах… Потом вдруг Арнольд развеселился.

– Тут мне анекдот рассказали, – начал было он.

– Заткнись, – тихо, но властно посоветовал лучшему другу дома хозяин бани.

Днем, 13 января 1948 года, хозяину доложили по телефону, что объект ликвидирован. Товарищ Сталин улыбнулся и повесил трубку… Нет, не так: он сначала повесил трубку и только потом улыбнулся. Хозяин редко позволял себе улыбаться при свидетелях. Докладчик на том конце провода и был своего рода свидетелем.