Аркадий Красильщиков - Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

Он не мог бы случиться – этот рассказ о немцах, кормящих котят, если бы сама жизнь не нашла для рассказа этого финала. Не следует придумывать завязку и эпилог истории. В середине ты волен чудить, фантазировать сколько угодно, но, не увидев завязки и финала рассказа в самой жизни, лучше не браться за перо. Возможно, кому-то эта концовка покажется случайной, ненужной и даже нелепой. Готов согласиться, что это так, но для меня история с котятами не существует сама по себе без того, что пришлось увидеть засветло в парке. Там, как раз, я и увидел финал этого нехитрого рассказа. Милая ухоженная белая кошка, самоотверженная мама веселых котят кралась в темноте по шуршащей, мокрой листве с мышью-полевкой в зубах. Мышь была еще жива и дергала задними лапками. Немцы в это время только просыпались и, накинув халаты, спешили в открытый бассейн, над которым, по осени, клубился пар и согревал своим теплом желтеющую листву берез и темную хвою сосен.

Года два назад очередной ученый-фокусник из Еврейского университета в Иерусалиме сделал «выдающиеся» открытия: он стал утверждать, что пророк Моисей находился под воздействием психотропных веществ, когда получил десять заповедей на горе Синай. Вместе с тем, как подчеркнул ученый, далеко не каждый после употребления таких растений создает Тору. «Для этого нужно быть Моисеем», – заключил он. И на том спасибо. Я же уверен, что наркотики тут ни при чем. Моисей ушел от толпы в тишину и одиночество, чтобы получить Закон. Вот он настоящий, благотворный наркотик: тишина и одиночество.

Сильнейшее впечатление в моей жизни – Синайская пустыни. Группа была большой: народ галдел, смеялся, шаркал ногами, спорил. И вдруг необоримо потянуло прочь, подальше от суеты слов и движений. Передо мной было чудо Белого каньона, туда и ушел, трусливо узнав прежде, что направление движения группы совпадет с моим «бегством».

Шел быстро по мягкому, похожему на пшеничную муку, песку. Километра через два остановился и услышал нечто совершенно фантастическое: настоящую тишину. Совсем не ту – любимую, лесную. Подлинную, чистую тишину – без пенья птиц, шуршания листвы, даже скрипа каменистой почвы под ногами. Я замер, я боялся пошевелиться, чтобы не нарушить своим, тяжелым дыханием внезапное, волшебное безмолвие природы.

Восторг первой минуты прошел. Я сел на плоский камень, нагретый зимним солнцем пустыни, но сразу же поднялся, испугавшись тепла и уюта отдыха. Мне показалось, что тепло и уют способны разрушить святость тишины. Я должен был, я был просто обязан превратиться в камень, отлитый временем… В серый камень Синайской пустыни.

Как известно, «мертвая вода» способна оживить человека. Так мертвая тишина Синая вернула меня к самому себе. Я вдруг услышал самого себя, не только услышал, но даже увидел. И то, что увидел, мне совсем не понравилось. Все было не так: я не так жил прежде, не то делал, не то делаю. И жилище мое тех времен, с окнами на шумную трассу, показалось мне настоящим адом. Я ужаснулся своей страсти к словам и увидел себя тонущим в болоте неуёмной болтовни. Я вдруг понял, что нет ничего красноречивей тишины, что не способность продлевать паузу – не только грех плохого актера, но и мое личное несчастье.

Я понял вдруг, что жизнь в лязге железа, в криках и плаче, воплях, шепотах сформировала мое порочное сознание, что полная неспособность уйти от ржавого скрежета современной цивилизации не дала мне возможность сделать то, что я должен был сделать. Я понял смысл Исхода в тишину пустыни. И понял, что нет большей благодати, чем эта волшебная тишина и одиночество в этой тишине.

Природа сама дарует человеку часы благодатной паузы, часы сна, но эти минуты в Белом каньоне Синайской пустыни, минуты сна наяву, минуты радости и стыда, всю жизнь, наверно, буду помнить, как дар особый.

Тогда, в ущелье, я попытался услышать Бога. Я знал, что только сейчас это возможно, но нет – моя суть, насыщенная пустыми словами и звуками, была глуха и бездарна. Я все еще не мог думать и творить под диктовку Всевышнего. Сколько же нужно лет и столетий прожить в безмолвии пустыни, чтобы обрести силу творчества. Не потому ли так долго дышали этим воздухом праотцы, сохраняя силы краюхой хлеба и глотком воды, потому что настоящая тишина не терпит ничего лишнего. Им нужна была долгота лет, чтобы приблизиться в тишине к бесконечности Вселенной.

Я поднял голову, и небо над головой показалось мне совсем не таким, каким оно было всего лишь час назад. Я увидел странное «опрокинутое» небо, выжженное чистотой воздуха и ярким солнцем до полной прозрачности. Небо не было голубым или синим – оно будто отражало «снежный» покров под моими ногами. Я видел седое, древнее, мудрое небо с какой-то другой планеты.

Тишина начинала творить чудеса. Я был готов к ним. Человек в пустыне всегда готов к чуду миражей, к чуду исполнения желаний и недостижимости этого чуда… И вдруг все обрушилось. Скрипели голоса, и скрипел песок под ногами моих спутников. Знакомый смерил «наркомана» подозрительным взглядом.

– Ты чего тут? – спросил он, нахмурившись, словно увидел на моем лице непонятные странные перемены. Наверно, были они – тогда, в пустыне – отражением десяти минут тишины, случайным даром благословенной паузы.

Горд тем, что владею журналом «Звезда», № 5 за 1928 год. В номере этом первый роман Вениамина Каверина «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове», опять же впервые в печати «Смерть Вазир Мухтара» Юрия Тынянова, и – главное, главное! – «Египетская марка» Осипа Мандельштама. Только рукопись была перед типографским шрифтом в этом питерском журнале, отпечатанном в количестве 3500 экземпляров. Сколько их выжило, тех журнальных книжек: не уничтожено страхом, не ушло на раскурку, не сгорело в блокадных печах?

Глеб Струве в своем очерке о Мандельштаме писал: «В 1925 году вышла в свет первая книга прозы Мандельштама – “Шум времени”. В 1928 году она была переиздана под названием “Египетская марка”, с присоединением одноименной повести, напечатанной в промежутке в одном из советских журналов».

Вот он – предо мной – этот журнал, выпущенный из типографии «Печатный двор», Ленинград, Гатчинская 96.

«1928 год таким образом – вершина литературного пути Мандельштама», – пишет дальше Струве. Вершина, связанная с Петербургом. Таким, каким этот город был для поэта.

«Где-то между Сенной и Мучным переулком, в москательном кожевенном мраке, в диком питомнике перхоти, клопов и оттопыренных ушей зародилась эта странная кутерьма, распространявшая тошноту и заразу». Это проза «Египетской марки».