Алексей Иванов - Днем меньше

— А что, собственно, произошло у директора? — Полозов внимательно посмотрел на нее и полез в карман за сигаретами.

— Я не хотела бы возвращаться к этому, — она принялась перекладывать на столе пачки каких-то бумаг, подравнивая края, — к этому постыдному эпизоду, потому что до сих пор относилась к вам, Иван Иванович, с уважением и как к начальнику цеха, и как к человеку.

— А сейчас я этого уважения лишился? — Полозов чиркнул спичкой и держал ее, не прикуривая.

— Представьте себе, лишились! — Она сжала кулачки, и Полозов с удивлением заметил на ее пальце громадный перстень — янтарь.

— И что же, как начальник цеха или как человек? — Он закурил наконец и прищурил глаз — дым потянулся прямо вверх, и глаз защипало.

— Как человек в первую очередь. Я не хочу ничего говорить об Алексее Николаевиче, но он такое мог допустить, это в его стиле. Но чтобы вы… Я сразу даже не поверила…

— Скажите, Лидия Петровна, а как вы различаете начальника цеха и человека? Где здесь кесарю кесарево, а богу — богово?

— Я, может быть, и не очень точно скажу, но я различаю. Есть, если хотите, высшие требования производства, которым должен подчиняться начальник цеха, даже если он как человек с ними и не согласен. И он должен их выполнять и заставить выполнять своих подчиненных.

— И вот то, что мы с Кожемякиным сделали, это нарушение этих самых «высших требований», так надо понимать?

— Да, именно так!

Полозов поднялся со стула и стал ходить по кабинету.

— Если есть какие-то требования, которые идут вразрез с моими человеческими представлениями, мне пора уже уходить на пенсию, Лидия Петровна. Таких требований быть не может.

— И тем не менее они есть! Я знаю, что вы сейчас скажете — никто не пострадал, даже наоборот, все довольны, получили премию и так далее. А ведь с другой стороны, с человеческой — это же обман. И рабочие видят, что вы, начальники цехов, обманываете. А раз вы обманываете, значит, и им можно! Вот вам и результат — Алферьев ставит форсированный режим, зная, что детали… ну… если в брак не пойдут, то будут все-таки не того качества, которое нужно. А проверить это невозможно, он это знает. Вот вам и высшие требования!

Полозов взглянул на ее ноги и вдруг подумал, что ей, должно быть, очень жарко сидеть в капроне.

— И так во всем! — Лидия Петровна перехватила взгляд Полозова и спрятала ноги, подтянув их под стул.

— Да, вы правы, конечно, — перебил ее Полозов. — Правы. И мне легче всего было бы сказать Алексею: «Товарищ Кожемякин! Да как вы можете предлагать мне эту гнусную сделку?» Так я должен был поступить?

— Да, и это было бы честно!

— Верно, но вы забываете, что мы с Кожемякиным двадцать лет уже бок о бок трубим. И такое прошли вместе, что дай вам бог, а вернее, не дай вам бог такое пройти! И что начинал он у меня в цехе учеником! У-че-ни-ком!

— Ну так что же? И вы боитесь его обидеть?! Ах-ах, что обо мне всем расскажет Кожемякин! А где же ваша хваленая принципиальность?

— А ее, хваленой, и нет. — Полозов снова сел, опершись локтем на стол. — Нет ее, хваленой. Она просто есть или нет ее вовсе.

— Так, значит, нет ее? — Лидия Петровна пристукнула ладонью по столу, Полозов услышал, как сухо звякнул по стеклу перстень.

— Почему же нет? Есть. — Полозов положил ногу на ногу и стал рассматривать носок сандалии. — Бывают люди, по разным причинам жизнь их так складывается, и даже чаще всего — по не зависящим от них обстоятельствам, как это ни странно, — живет-живет человек, и с детства — ни одной ошибки, ни одного промаха: идеал. И вот, за собой слабости не зная, он даже не представляет, не допускает вообще слабости ничьей. И не понимает — а что же значит «прощать».

— С такой философией вообще все что угодно прощать можно! И легко: а в следующий раз мне кто-то простит. А зачем это?

Лидия Петровна раскраснелась, и из высокой прически выпало несколько прядей.

— Понимаете, быть вот таким принципиальным — легко. Но это, так сказать, ваши принципы, личные. Вам дорогие, потому что они дают вам почувствовать себя как личность, что ли, как индивидуум. А ведь с точки зрения, как вы говорили, «высших требований производства» ни вы как личность, ни я как индивидуум не представляем интереса. Мы, как это ни обидно, только части механизма…

— Теория «винтика», да? Вы винтик в машине, я винтик в машине…

— Да, — разозлился вдруг Полозов. — Да, я винтик и вы винтик! Только есть винтики, пригнанные «по месту», а есть — так вставили, чтобы грязь в отверстие не набивалась!

Лидия Петровна поднялась со стула.

— Мало я от Кожемякина оскорблений слышу, так еще вы…

«Ерунда какая получилась!» — подумал Полозов.

Глядя на зашедшуюся криком Лидию Петровну, он вдруг успокоился и заговорил совсем тихо. Он знал за собой это качество — стоило кому-нибудь накричать на него, как он успокаивался.

— Я пришел вовсе не для того, чтобы вас обижать, можете мне поверить. Но вы со своей принципиальностью похожи на быка — воткнул рог в забор, и ни туда, ни обратно. Приходится ждать помощи.

— И вы та самая помощь? — Лидия Петровна постаралась сказать это как можно ехиднее, и на лице ее медленно проступили красные пятна.

«Вегетативный невроз», — автоматически подумал Полозов: его Людмила Антоновна была врачом.

— Да. — Полозов снова полез за сигаретами. — Та самая, представьте себе.

— А вы представьте, что я как-нибудь обойдусь и без помощи! Я ведь знаю, как вы ко мне относитесь! Но пусть, по-вашему, я поступаю глупо, зато честно. И не нужно меня учить вашим, вашим… — Она попыталась найти подходящее слово, но не нашла. — Мне это не нужно! Я и так обойдусь!

— Наверное, обойдетесь. — Полозову стал надоедать этот разговор — он закурил, и снова дым попал ему в глаз. — Так вот эти люди, о которых я говорил, они всегда честные. Абсолютно честные. Я бы даже сказал — дистиллированные. Такие честные, что сама честность отделяется от них и становится некой самостоятельной субстанцией, которая легко может быть обращена, так сказать, в основной капитал. И как с любого капитала, с нее можно получать проценты.

Лидия Петровна неуклюже, боком, села на стул и, уронив голову, заплакала и принялась стучать кулачком по столу.

— Ну почему, почему все считают, что я это для себя? Мне это не нужно все, не нужно, не нужно… Я же хочу, чтобы как лучше…

Полозов встал, налил из графина — он даже на ощупь был теплый — воды и поставил перед ней.

— Пейте!

Лидия Петровна махнула рукой — стакан отъехал на край стола, забрызгав какие-то документы.

— Не надо мне ничего!

— Ну вот что! — Полозов стукнул стаканом по столу так, что он едва не разлетелся. — Бросьте к чертовой матери свои штучки! Валерьянка есть у вас? Есть, я спрашиваю, валерьянка?