Алексей Иванов - Днем меньше

Алька вдруг сел, будто кто-то толкнул его, увидел Полозова и быстро нырнул за штабель, подхватив спецовку. Полозов засмеялся. Он вспомнил, как и они когда-то, еще в «ремеслухе», вот так же прятались от мастера.

Странно, но утренний и тот, давнишний разговор с Алькой крутился сегодня в голове, и это было непонятно Полозову — почему бы? Если бы не был Алька сыном Огурцова, вряд ли Полозов, начальник ведущего на заводе цеха, сумел бы найти время поговорить с ним — разве что вызвал бы за какую-нибудь провинность, хотя бы и за то, что валяется на солнце в рабочее время. Но в коротких разговорах с Алькой Полозов уловил определенную систему взглядов, отношений, систему не очень ясную, путаную, выстроенную особым, не очень понятным Полозову способом в Алькиной голове, систему, видимо, дорогую для него или, по молодости, единственную — не зря он так отстаивает ее. Полозов видел, что она правильна, справедлива по сути, но жестка и неуклюжа, как школьная модель молекулы с вращающимися на проволочках электронами в сравнении с молекулой реальной. И та, школьная модель дается, только чтобы представить глубинные процессы существования вещества, а вовсе не для того, чтобы тащить с собой всю жизнь черные и красные шарики атомов, вокруг которых на дрожащих проволочках крутятся блестящие шарики-электроны.

И разговоры с Алькой чем-то напоминали Полозову давнишние и неудачные его педагогические опыты, когда он пытался втолковать сыну более простой и логичный ход решения задачи — сын тогда учился в пятом классе, — а тот шмыгал носом, уныло дожидаясь, пока отцу надоест заниматься его воспитанием, смотрел в угол и твердил, раздражая Полозова тупостью: «А нам учительница не так говорила…»

Но в том упрямстве, с которым Алька отстаивал свою систему, и тем самым себя даже, Полозов видел это очень хорошо, была какая-то отчаянная привлекательность молодости, равно вызывающая зависть и жалость.

И сейчас, вспомнив рыжего технолога, стирающего с чертежа пронумерованные пунктики возражений Полозову, заранее заготовленные и выписанные в уголочке красивым чертежным шрифтом, Иван Иванович вдруг мысленно связал и Альку, и этого парня, которого видел впервые, и даже кожемякинскую Лидию Петровну, не вызывавшую обычно симпатии…

После яркого солнца в «предбаннике» — так называли маленькое помещение, из которого двери вели в механический и в термичку, к Кожемякину, — было совсем темно, хоть высоко под потолком и светила лампочка, забранная редкой решеткой.

Полозов постоял немного и неожиданно для себя шагнул налево, толкнув тяжелую, с падающим вниз противовесом — от старых еще времен остался — дверь в термичку, подумав: «Какого черта тащусь? Разбирался бы Кожемякин сам со своей Лидией Петровной!»

Может быть, лет пять-десять назад Полозов и не стал бы вмешиваться в это дело. Но сегодня он чувствовал: надо вмешаться. Он был старше всех или почти всех своих друзей и знакомых. Это чувство старшинства и ответственность за других он испытал впервые на похоронах Николая Гавриловича. «Пока батька жив, так хоть седина в бороде, а все мальчишка», — подумал тогда Полозов.

Да, десять лет назад он не стал бы впутываться в эту историю.

Полозов прошел мимо печей — от них несло сухим жаром. «Градусов пятьдесят, — подумал он. — Почище чем в аду».

Возле третьей печи стояло несколько человек, окружив Алферьева; тот размахивал руками и хохотал.

— О чем шумим? — поинтересовался Полозов.

— Да все об ней же! — Алферьев, смеясь, повернулся к нему. — Пошла она режим проверять, а ребята взяли да возле пульта мелком-то и словечко написали… — Он махнул рукой: — Вон!

На третьей печи над пультом управления метровыми буквами было написано это словечко.

— Так она, — Алферьев даже прослезился от смеха, — так она чуть не вприпрыжку обратно в контору!

— А не зря тебя, Алферьев, в уборщицы перевели, — сказал Полозов, не сообразив сразу, что ответить.

— Так меня Алексей Николаич по три раза на день в уборщицы переводит! Это шутка у нас такая, Иван Иваныч!

— Почему же шутка? — Полозов почувствовал, как стала подниматься в нем злоба. — А если бы над дочкой твоей кто-нибудь так подшутил? Ты бы что делать стал? В морду бы небось полез, да? А за нее кому заступиться? Ей что, легко с вами?

— Дак чего же она… — начал было Алферьев.

— Брось тут хреномудрию разводить! — закричал вдруг Полозов, сам даже удивившись незнакомому слову. — Она тебе не девчонка, а замначальника цеха. И за пояс тебя заткнет в любом деле, дай только время! Что ты можешь? Режим выдерживать? Температуру на глаз определить? Деньгу за рационализацию хапнуть? Кожемякина надуть, да? Языком вы все горазды чесать, это точно! — Полозов стукнул кулаком по решетке ограждения, и боль словно сняла, смазала злобу. — Кончайте базар! Через пять минут пойду, чтобы этого не было, ясно? Он указал рукой на надпись. — А в уборщицах все-таки быть тебе, так и знай.

— А вы мне, Иван Иваныч, не указ, между прочим. — Алферьев оглянулся на рабочих, ища поддержки. — У меня свой начальник есть.

— Ладно, потом разберемся, кто кому указ. — Полозов почувствовал, что опять начинает злиться, повернулся и, крепко хватаясь за поручни, стал подниматься по железной винтовой лестнице — кабинет Кожемякина находился «на антресолях». «И как он здесь, толстяк, ползает каждый день, — подумал Полозов, чувствуя, как стало перехватывать дыхание от жары и тяжести подъема. — И не похудеет ведь!»

Лидия Петровна сидела за своим столом и, прищурившись, словно прицеливаясь, смотрела в маленькое зеркальце, подводя аккуратно ресницы толстой от налипшей на нее туши щеточкой. Услышав стук двери, она вздрогнула и быстро сунула зеркальце в стол.

— Добрый день, — сказал Полозов, соображая, что виделись уже у директора.

— Здрасьте, — сказала Лидия Петровна и поджала губы. — Кожемякина нет. — Это она давала понять, что ей прекрасно известно, где Кожемякин, и что Полозову здесь делать совершенно уж нечего.

— Я знаю, — улыбнулся Полозов, не замечал ее тона. — Я не к нему… — Он взял стул и придвинул поближе к ее столу. — Можно? Я ведь к вам.

Конечно, увидев, что она сидит себе преспокойно, без всяких рыданий, надо было бы уйти, но то ли от жары, то ли от разговора с Алферьевым Полозов как-то размяк душой и не мог уже просто повернуться и тук-тук-тук — по железной лестнице — и привет!

— Пожалуйста! — Лидия Петровна задвинула ящик стола и набросила на просвечивающую блузку кофточку от костюма, которая висела на спинке стула. — Хотя я считаю, что после того, что сегодня произошло у директора, нам говорить не о чем.