Александр Штейнберг - От Лас-Вегаса до Нассау

Мы также посетили здание ЦК Компартии Франции. Все-таки классика архитектуры, произведение Оскара Нимейера. Как это ни странно, нас нигде так плохо не принимали, как в этой дружественной организации. Автобус вообще не пустили на территорию. Двойная проверка с металлоискателями, в зал не хотели пускать. Когда кто-то попробовал фотографировать – поднялся скандал, хотели засветить пленку. В общем, это больше напоминало КГБ, чем друзей-коммунистов.

Потом кладбище Пер-Лашез и опять музеи. На кладбище Пер-Лашез я сказал Сурену:

– Здесь много памятников армянам, и первый большой монумент при входе на кладбище – это памятник армянам, погибшим в трех войнах. Такое впечатление, что мы не в Париже, а в Ереване.

– Сушай, Шура. Вот ты такой умный, а книги плохо читаешь. Кто герои во Франции? Вот ты Дюма читал? «Три мушкетер» называется. Кто там главный герой? Д’Артаньян, да? На «ян» он, значит армянин.

Последняя поездка была в город-сателлит Парижа Серже Пунтуаз. Сурен меня предупредил, что скажется больным, так как ему нужно посетить одного французского армянина. Он все требовал, чтобы я узнал, как ему проехать. Однако с моими скудными знаниями я только смог на карте найти улицу и сказать до какой станции метро нужно ему будет ехать. По возвращении я застал его уже в отеле. Он мне начал рассказывать:

– Сушай. Я этого армянина еще в Ереване знал – он у меня работал. Теперь он такой важный. У него свой издательство – сам книги делает. Дом такой большой – три этажа, везде он хозяин. На первом этаже книги печатают – много французов, и машина большая стучит, и бегает туда-сюда, на втором – книги пишут. Там людей мало, все такие важные и тоже французы. На третьем – один армянин и секретарша такая красивая, как вчера в кино. Он сразу позвал секретаршу, спрашивает про бокалы и закусить туда-сюда, потом налил мне полный бокал коньяка, потом сказал, чтобы она ушла – все равно по-армянски не понимает – и мы стали разговаривать.

– На каком же языке?

– На армянском. Он по-французски тоже не очень, а по-телефону говорил по-русски.

– А на каком же языке он книги печатает?

– Не спросил. Наверное, по-русски.

– А издательство у него просоветское или антисоветское?

– Сушай, Шура, ты гениальный человек, но что же ты мне вчера не сказал? Самый главный вопрос он мне совсем не рассказывал.

– Так вот и ты постарайся никому не рассказывать, если хочешь еще поездить. Запомни: ты сегодня ходил по Тюильрийскому парку и смотрел Малый Трианон.

– Зачем малый?

– Так надо. Потому что все остальное тебе уже показали.

Наступил последний вечер. Мы отправились в злачные места: Рю Пигаль, Плас Пигаль, Бульвар Клиши. Собственно, злачные места мы не посещали, хотя зазывалы в фирменных костюмах брали нас под руку и обещали райские наслаждения, цокая языком. С франками было уже плохо. Единственное, что мы могли себе позволить, – это sex shops. Наше появление там вызывало некоторое удивление – редко кто ходил в эти магазины организованными разнополыми группами. Заслышав русскую речь, хозяева прятали журналы с прилавков, так как знали, что посетители ограничатся просмотром. Несмотря на такое аскетичное поведение, возвращались очень поздно. Хотелось посмотреть потрясающее зрелище, как в 12 часов ночи под треск петард в искрящихся лучах света начинают вращаться красные крылья мельницы «Мулен Руж».

В этот вечер за ужином нас потчевали вином, так что все чувствовали себя довольно раскованно. Я шел с двумя дамами-москвичками. Обсудив прилавки сексшопов и посмеявшись вдоволь, они вдруг начали излагать довольно странные вещи.

– Вы знаете, Александр, мы знаем, что в нашей группе есть стукач, но никак не могли определить кто, – сообщила мне Нина Г., отличившаяся в свое время в Ла Гранд Моте на пляже. – А теперь мы решили, что это вы.

– Интересно. За что же такая честь?

– Прибалты, кавказцы и среднеазиаты отпадают. Остается Москва, Ленинград, Киев, Минск. И среди всех нас больше всего подходите вы. Во-первых, вы все время что-то записываете в блокнот, во-вторых, задаете все время вопросы, в-третьих, водите нас по Парижу, хотя, якобы, здесь никогда не были, и ни разу не ошиблись, приходите позже всех и уходите раньше всех, и, наконец, вы совершенно ничего не пьете. Вот и сейчас ведете нас в гостиницу без всякой карты.

– Помилуйте! Здесь же столько ориентиров. За спиной виден Секре Кер, впереди башня Монпарнас, справа Эйфелева…

– По ориентирам да по маякам водят корабли, а не ходят по городу, так что не морочьте нам голову.

Переубеждать не было смысла. Самое интересное, что на следующий день они совсем уверовали в свою версию. По прибытии в Москву мы стояли в очереди на таможенный досмотр. Дамы находились за мной. И надо же было, чтобы передо мной стоял архитектор с огромным рюкзаком. Он один был так экипирован, чем очень раздражал таможенников. Они заставили его вынуть все содержимое рюкзака изо всех карманов и карманчиков. Подошла моя очередь. Таможенник мне сказал:

– Проходите!

– А чемодан вы не будете смотреть? Может, открыть?

– Вам же сказали – проходите.

Наши дамы жадно наблюдали эту сцену.

– А что, через телевизор тоже не нужно пропускать?

– Гражданин, не задерживайте пассажиров. Проходите!

– И он еще будет нам доказывать… – услышал я вдогонку, хотя я ничего никому не доказывал.

По приезде жизнь приняла суматошный характер: дела на работе перемешивались с проявлением цветных пленок у разных частников, разборкой слайдов, рассказов приятелям с соответствующими сборищами и возлияниями (все-таки Франция тогда была в диковинку), доклады в Союзе архитекторов и на работе. Для своих сотрудников я подготовил три часовых доклада. Они проходили довольно успешно в актовом зале, где наши ребята подобрали хороший проектор и соответствующее музыкальное сопровождение: Джо Дасен, Эдит Пиаф, Шарль Азнавур и т. д.

И тут, неожиданно, возникла еще одна большая забота – обмен. Собственно, меняться мы не собирались. Но в один прекрасный день нас посетила соседка и, увидев нашу квартиру, сказала, что это то, что ей нужно. Ее престарелые родители живут в ведомственном киностудийном доме в квартире значительно большей, чем наша, и с более высокими потолками, ей неудобно их посещать, и она просит обменяться с ними. И мы, и они должны от этого выиграть. И мы решились. Опять началась упаковка книг, картин и всего прочего, беготня по обменным инстанциям.

Мы наняли рекомендованную нам бригаду грузчиков. О, это были уже не те грузчики-босяки, с которыми мы имели дело раньше. Бригадир нас посетил за три дня до переезда. Он был в отличном костюме, при галстуке, говорил вежливо и профессионально. Он осмотрел всю мебель и упаковки, побеседовал о том, в какое время и как нам будет удобнее все это организовать, попросил, чтобы мы не принимали никакого участия в процессе перевозок и переносок. Ровно в назначенный срок прибыли грузчики на своих машинах, переоделись и тут же приехал их фургон. Опять гвоздем процедуры было пианино и распятие. Пианино они называли «фортепиано», а не «грайкой». Расспрашивать их о том, кто верует в Бога, как это было в прошлый раз, мы не решились. Когда надорвался один из пакетов с книгами и открылось несколько корешков, бригадир бросил наметанный взгляд: