Елена Мищенко - Пятый representative

И вот день открытия: софитов не было и машина для пара не работала (очевидно она весь пар выпустила). Штанкеты вокруг инсталяции со шнурами, которые вы ему советовали, он забыл поставить. И вот представьте себе лежит на нарисованном люке посреди прохода в магазине homeless и делает вид что спит. Люди возмущаются: «Человеку плохо. Почему никто не окажет ему помощь?». А один таки вызвал Ambulancе. Те приехали. Псевдохомлес кричит, что ему хорошо, что так надо, а профессор стоит в элегантном костюме при галстуке «батерфляй» и рассказывает санитарам принципы художественной инсталяции и перформанса.

Мы поблагодарили Бани, поцеловались на прощание и подарили ей небольшую акварель «Морской этюд». Она была в восторге. На обратной стороне картины я написал ей трогательную дарственную: «Dear Miss Bunny With Love», что вызвало у нее тоже бурю эмоций:

– Я не кролик, я, действительно, мисс Бани и мое имя пишется с одним «n». И как же я теперь повешу эту картину дома? Ведь надпись с другой стороны, и ее никто не сможет увидеть. Я сейчас принесу маркер, который пишет на стекле.

Маркер нашли и я повторил надпись на стекле.

– А у вас в России тоже был океан?

– Это не Россия – это Болгария. Но в России тоже есть океан – Pacific Ocean.

– Вы что-то путаете как всегда. Pacific Ocean – это в Калифорнии.

– И в России тоже. В России даже два океана. Второй Arctic Ocean.

– Да, мне говорили, что там у вас очень холодно. Но на вашей картине это не чувствуется. На лодке сидят полуголые матросы.

– Так это же не Arctic Ocean. Это Black Sea (Черное море).

– Ну это совсем другое дело. Хотя оно у вас не черное а синее, но все равно красиво.

На этом мы закончили беседу с Бани, большой любительницей и знатоком географии, и отбыли восвояси.

Выставка в «Forward» имела еще и другие последствия. Через неделю после ее открытия нам позвонили из местной американской газеты и предложили взять у меня интервью. Было оговорено время. Нас предупредили, что с корреспондентом приедет фотограф и сделает фотографии. Я набросал на рабочий стол эскизы, карандаши, палитры и кисти, в общем устроил живописный беспорядок, сопутствующий студии художника во время творческого процесса. Рядом поставил мольберт с городским пейзажем Филадельфии. На втором рабочем столе положил несколько открытых книг и инструменты: угольники, линейки, циркули.

И вот в назначенный день в нашем доме появился журналист со странной дамой в комбинезоне камуфляжной раскраски с большим саквояжем в руках. Он представил ее как профессионального фотографа. Она, очевидно, фотографировала в последнее время в основном в горячих точках и посчитала, что сьемка студии художника – это тоже горячая точка. Поэтому она соответственно оделась, сразу же заявила, что сьемка должна быть произведена в первую очередь до интервью, так как она hard working, и улеглась на полу. Распотрошив свой саквояж и вытащив из него две громоздкие камеры с широкоугольными объективами, она начала ползать по полу по-пластунски, выбирая точку для сьемки. Я пытался ей показать, откуда лучше снимать, чтобы были видна рабочая обстановка и картины. Это вызвало у нее раздражение:

– Когда вы рисуете, вам никто не говорит, как это делать. Вот и вы не давайте мне советов, а сидите там, где я вас посажу, – заявила она, стоя в позе inflagranty.

Она усадила нас с супругой на диван, вооружилась аппаратом и, перевернувшись на спину, начала подползать к нам. Это был самый неудобный способ передвижения, какой я только видел. Она извивалась по-змеиному, сопровождая свое движение репликами: «Подвиньтесь правее, нагните голову, ближе друг к другу, закиньте ногу на ногу, чтобы чувствовалась непринужденная поза. А теперь поднимите голову, и посмотрите на лампу. Руку вперед. Супруга, встаньте. А вы возьмите в одну руку кисть, в другую палитру, наденьте бейсболку и прищурьтесь. На меня не смотрите, смотрите вверх и вправо, то-есть влево, а теперь влево, то-есть вправо. А теперь возьмите на колени какую нибудь картину, ну хоть бы этот натюрморт, как будто вы его рисуете».

– Так он же под стеклом!

– Это неважно. Возьмите вот эту, самую большую кисть.

– Так это же флейц. Им не рисуют. Им грунтуют холсты.

– Это неважно. Кто это знает? Лишь бы было выразительно. А за ухо возьмите кисть, которую вы только что держали в руке.

– Художники не носят кистей за ухом.

– Это неважно. Сбросьте рубашку. Останьтесь в одной майке. Чувствуйте себя свободно. Карандаш зажмите зубами. Снимите эскизы со своего рабочего стола и набросайте их на диван.

– Так они же на другую тему. Это Холокост.

– Это неважно. Два эскиза бросьте на пол. Одну ногу поставьте на диван.

– Так в такой же позе невозможно рисовать.

– Это неважно. Главное, чтобы было оригинально, необычно (unusual).

Забегая вперед могу сказать, что в газете были приведены две фотографии из ее серии, действительно оригинальные и поражающие воображение. На одной из них на переднем плане были наши огромные ноги, сзади видны были маленькие головки, вывернутые в невероятном ракурсе и смотрящие в разные стороны. Я смотрел на потолок, а Леночка на собственные ноги. На лице ее было удивление, очевидно вызванное тем, что наши ноги выросли до такого размера. Вдали уже совсем маленькие виднелись куски картин. На второй фотографии был изображен я один в акробатической позиции, в бейсболке и майке с кистью за ухом и карандашом во рту. Я рисовал на стекле флейцем так как рисуют, очевидно, слепые, глядя не на картину, а на потолок. Я с ужасом смотрел на эти фотографии.

Я их сравнил с моей фотографией, сделанной перед этим Майклом Брайоном для обложки журнала «Inquirer Magazine». Он не ползал по полу, не кричал, что он настоящий профессионал, не утверждал, что он hard working. Он работал молча почти шесть часов, расставив четыре зонта, три софита и две камеры на штативах. Он сделал только одну фотографию 8х11 дюймов, которую я до сих пор считаю лучшей из всех моих американских фотографий.

Журналист оказался очень доброжелательным и вежливым молодым человеком. Правда, его интересовали больше особенности коммунистического режима, чем творческие вопросы, но побеседовали мы с ним довольно плодотворно. Все наши высказывания вызывали в нем искреннее удивление, и он реагировал на них бурно восклицанием «really?». Вскоре нам позвонили из редакции и сообщили, что завтра газета с нашим интервью поступит в продажу.

На следующий день я утром отправился в Acme за газетами. Была поздняя осень, но кроны на деревьях еще держались. В Филадельфии осень входит в свои права буквально за два дня. Листва опадает со всех деревьев одновременно, резко холодает и начинает дуть неприятный северо-западный ветер. В этот день листва на деревьев еще держалась, и на Рузвельт-бульваре я мог наблюдать основную примету осени – многочисленные тощие задики согбенных китайцев, копошащихся под деревьями. Они собирали мелкие плоды деревьев, высаженных вдоль бульвара. Плоды источали дикую вонь. Говорили, что эти деревья очень неприхотливы и кислородоносны, а из этих плодов китайцы гонят какой-то ужасающий напиток. Я пытался несколько раз с ними заговорить, но в ответ слышал только мычание. В глазах был испуг – уж не делают ли они что-то неположенное. Наступать на эти плоды нельзя было ни под каким видом. Однажды я пренебрег этим советом, и мои кроссовки после часового мытья издавали такое амбре, что их пришлось немедленно завернуть в несколько кульков и выкинуть.