Чак Паланик - Сочини что-нибудь

Туннели были невообразимо древними. Если судить по отметинам от примитивных инструментов, эти стены состарились, еще когда вавилонские жрецы заложили краеугольный камень для великого Хеопса Летского. Укрытые под землей, туннели предшествовали печальной судьбе Храма Луны в Лармосе, поглощенного джунглями.

При каждом шаге под ногами всклоппывала грязь.

Феликс заметил одну особенность: волосы незнакомца слабо светились. Точно так же, как светилась слабым оранжевым огнем голая кожа его рук и лица – бледным отблеском того самого пламенного лихорадочного сияния глаз. Вот и еще деталь, которая украсит страницы будущей книги.

Опасаясь, как бы не заблудиться, Феликс стал тайком вырывать из тетради листы и, скомкав их, бросать на землю, дабы оставить след, по которому можно будет вернуться. Сперва он пустил в ход ненужные пока что чистые страницы, однако же, когда они закончились, в употребление пошли клочки с одним-двумя словами. Нестрашно потерять словечко, думал Феликс, летописи это не повредит. Между приступами кашля он спросил:

– Далеко еще?

– До моего чудовища? Далече ли? – эхом отозвался проводник, по-прежнему опережая Феликса на несколько шагов.

– Долго ли нам идти? – снова спросил Феликс, готовый развернуться и начать обратный путь. К тому времени в голове созрел такой образ чудовища, что ни один реальный монстр с ним не сравнился бы.

Незнакомец словно прочел мысли Феликса.

– Помышляешь ли поведать миру о моем чудовище? – Эхо выдавало пустоту впереди, то есть путь еще не окончился. Ядовито и насмешливо незнакомец спросил: – Помышляешь ли написать о нем в своей книжонке?

Феликс понял, что совершеннейшим образом не ориентируется в пространстве и с каждым шагом будто уходит в никуда. В отчаянии он нашарил в кармане пальто коробок спичек. Зажег одну и тут же увидал: незнакомец сильно опередил его, а туннель имеет великое множество ответвлений. Спичка догорела, и Феликс поспешил чиркнуть следующей. Только на ее головке затеплилось пламя, как Феликс увидел: незнакомец удалился еще больше, грозя и вовсе оставить Феликса одного. Стоило поторопиться, чтобы нагнать его, и спичка погасла прежде времени. Феликс пробежал впотьмах немного и лишь затем зажег третью. Светящийся хозяин подземелья почти скрылся вдали. Дабы продлить жизнь пламени, Феликс запалил страницу из тетради. Всего одну – какая разница, от книги не убудет, он сможет все воссоздать по памяти. Феликс нисколько не сомневался, что сумеет вспомнить походы, совершенные за годы блужданий по трясине людского разложения. Подняв над головой миниатюрный факел, он позвал:

– Если я отстану и заблужусь, то как найти мне чудовище?

Пламя погасло, и навалилась кромешная тьма. Оранжевого сияния чужака нигде не было видно.

Каменные тропы успели состариться еще ко времени великого Онуса Блатойского. Они проходили тут еще до того, как друиды возвели алтарь валлийских Клеоплов. Пораженный, Феликс поджег новую страницу, дабы еще полюбоваться на древнее мезотерическое окружение.

Спереди – равно как и сзади, и отовсюду сразу – зазвучал, переливаясь эхом, хохот незнакомца.

– Не стоит тревожиться, – заверил бесплотный голос. Далее последовала затянувшая пауза, время в которой отмеряли падающие с потолка капли воды. Феликс попытался зажечь еще спичку. – Мнится мне, – нарушил длившуюся как будто вечность тишину голос незнакомца, – чудовище само найдет тебя, довольно скоро.

Когда же наконец спичка зажглась и в жертву была принесена еще страница из тетради, Феликс обнаружил, что его окончательно бросили. Огонь погас, но Феликс решил не тратить следующей страницы, пока не соберется с мыслями. Гнев тут послужит лучшим союзником, нежели паника. Феликс даже вообразил, как в недалеком будущем снова заглянет в таверну и обнаружит в зале незнакомца, что обманул его и бросил тут. Ну ничего, не впервой. Не раз уже Феликса надували, отвергали и бросали. Переживет. Понадобится, так он по собственным следам вернется. Обстоятельства вынуждали его отмечать весь проходимый путь по жизни – запоминать каждый одинокий и тяжкий день. С самого детства ему ничего не давалось просто так, никто ему не подсказывал, и это пустое наследие воспитало в нем стойкую веру в собственные силы. Надежды он не утрачивал. Что-что, а стойкость и решительность напасти в нем воспитали.

Ах, это тьмовоние.

Всесмрадность испарений и подтеков.

Отсутствие какого-либо звука начинало давить, как давят воды на больших глубинах. Тишина обволакивала и душила.

Руки сами собой сжались в кулаки. Дыхание сделалось быстрым, поверхностным. Еще чуть-чуть, и Феликса охватит приступ ярости. Чувство, родившееся в нем, было как эхо, дальний отголосок детства, когда он семенил, боясь отстать от папы. Такого гнева Феликс М*** не испытывал с детских лет.

– Ну так иди! – прокричал он призраку. – Избавь меня от своего присутствия!

И, подняв тетрадь над головой, потряс ею.

– Вот я поведаю об этом миру, и тебе ой как не поздоровится. – Феликс мысленно ругал себя за то, что не выяснил имени проводника. – Два десятка лет я сам нахожу путь, без чьей-либо подсказки, сам себе ученик и сам себе поддержка.

Так просто он не сдастся. Феликс кричал во весь голос, эхо которого металось по смежным туннелям. Бранным словом помянул Феликс пропавшего отца. Неласково – задир из детства. Битый жизнью, он не получал уроков того, как надобно себя вести и держать удар.

Влипчаянное положение не сломит его, он не станет добычей труслабостного дурмана. Во тьме за ним, на расстоянии вытянутой руки, крался страх, а следом – паника. Не имея ни малейшей точки опоры и ориентировки, Феликс принялся ощущасывать собственный язык.

Расти без отца – это как иметь пистолеты вместо рук и заряженную пушку – вместо рта. Все нападают, и у тебя нет поддержки. Ты мчишься на полном ходу в кромешную тьму, ярость пересиливает страх, а ты и не ведаешь, что на самом деле хочешь врезаться в кирпичную стену, упасть в яму, получить урок. Сломать ногу. Повредиться головой. Пусть отчим устроит тебе нагоняй, даже если отчим этот – законы физики, тебя должны ударить, сбить с ног, заставить слушаться.

С самого детства ярость стала Феликсу отцом. Старшим братом. Защитником. Ярость придавала сил и смелости, подгоняла вперед, к падениям, ошибкам, насмешкам. Никаких наставлений и объяснений. Гнев спасал от катастрофы. Гнев не давал опуститься. Гнев стал самым ценным активом и тактикой.

Жизнь Феликса питалась от батареи, в которой плюс – это одиночество, а минус – гнев, и Феликс жил, подвешенный меж ними, не в силах ничего изменить. Отец так и не узнал, в какую злую бабу превратилась мать. Она распекала Феликса-мальчика за слабости папочки, отравила ему душу собственным ядом. Когда он вырос, став отражением отсутствующего мужа, мать обрушила на него всю полноту презрения и ярости. От Феликса требовалось невыполнимое: жить в доме бурлящего гнева, где каждый ломоть хлеба подается под толстым слоем небрежения.