Леонид Жуховицкий - О любви

— Не срывай люпины, они так быстро погибают в комнатах. Маргаритки, лютики и васильки живут много дольше, — сказала она, когда я протянул ей бело-розовый волчий боб.

— Я не очень-то разбираюсь в цветах, — виновато проговорил я.

— И я тоже не очень-то.

Мы стояли рядом. Лицом к лицу. От пучка цветов у нее в руке повеяло слабым ароматом ромашки. Мы глядели друг другу не в глаза — прямо в душу. Красноречивая тишина. Против воли наши губы встретились. Дрожащие мягкие губы. Она всем телом прижалась ко мне, и ее безграничная нежность накрыла меня, словно волной. Крепче, крепче, еще. Забыв обо всем на свете, мы обменялись тайной; застыв в робком объятии, мы со страстью утоляли свою тоску. Мы вздрагивали, как дети, — тело к телу, страх к страху. Ее ногти вонзились мне в затылок.

И вдруг все кончилось. В смущении, задыхаясь, отпрянули мы друг от друга и кинулись подбирать цветы, выпавшие у нее из рук. Мы не глядели друг на друга. Молчали. Саднила царапина на затылке — след ее ногтей. У меня взмокла спина. Бешено колотилось сердце. Я пытался взять ее руку в свою, но она отдернула ее с застенчивой улыбкой.

Мы шли по лужайке, будто в облаке неги, распирающей все наше существо; серебряная трава вокруг клонилась под порывами первого утреннего ветерка. У входа в дом, где жила моя девушка, дети играли со своими родителями в разные игры. Желтый мяч перелетал от одного игрока к другому.

Навстречу нам шли двое мужчин средних лет, в спортивных костюмах. Они шагали сквозь море васильков, и стебли цветков обвивались вокруг их ног, словно стремясь их остановить. Они смеялись: что-то сильно развеселило их. И правда — стоял прекрасный день, сотворенный для счастья.

— В первый раз я нынче позавтракаю не одна, — сказала моя спутница, — в первый раз с тех пор, как развелась с мужем.

— Я тоже всегда завтракаю в одиночестве.

— Когда выдастся хорошее утро — мне потом этого на весь день хватает, — сказала она.

— А нынешнее тебя не порадовало?

— Я тронута твоим волнением, — сказала она.

Двое мужчин в спортивных костюмах остановили нас.

Вежливо улыбнулись.

— Доброе утро. С хорошей погодой вас! — сказал первый, в бирюзового цвета ветровке с поднятым воротником. Его спутник, просунув руку во внутренний карман куртки, вынул оттуда кожаный бумажник.

— Полиция, — сказал он, сверкнув позолоченной бляхой. — Полно вам кайфовать, барышня. Пора домой ехать.

Девушка прикусила губу. С лица ее сошла краска. Пальцы, державшие букет, разжались, и цветы упали на землю.

— Нет! — сказал я. — Она останется здесь.

— А ты, парень, не суйся не в свое дело!

— Я женюсь на ней!

Та, чей поцелуй еще пылал на моих губах, одарила меня долгим взглядом. Он врезался мне в душу и обрек меня на вечные поиски ее двойника. Тоска, боль, влюбленность и бессилие навсегда отложились в самом сокровенном уголке моего сердца, шрам от этой раны остался у меня на всю жизнь. Полицейский рассмеялся, мои слова изрядно его позабавили. А тот, что с биркой, нагло, бесстыдно оглядел девушку с ног до головы.

— Неужто откажешь такой? — спросил он коллегу с многозначительной ухмылкой.

— Нет, само собой, если уж очень попросит… Пошли, пошли, деточка. Только прошу без сцен, тихо, спокойно пойдем с дяденькой полицейским. На стоянке нас ждет машина, и билет в Прагу для тебя у нас в кармане.

Полицейский взял девушку за руку.

— Не трогайте ее! Черт возьми, оглохли вы, что ли? Она невеста моя! Мы с ней поженимся! И она останется со мной в Швеции!

— Да, да, слыхали уже, сказка про белого бычка! Заткни свой ржавый репродуктор, кретин! А не то мы и тебя тоже прихватим с собой в участок и засадим в кутузку за оскорбление должностного лица! Да еще за противодействие ему в исполнении служебных обязанностей! — загремел бирюзовый служитель порядка.

— Не спорь, слушайся их, — решительно проговорила девушка.

— Некогда нам тут с тобой болтать! Пошли! — С этими словами полицейский, тот что с блестящей биркой, схватил девушку за руку и поволок за собой.

— Оставь ее! Прочь руки! — прошипел я.

— Полицейские непохожи на нас, прочих людей. Во всех странах они одинаковы, — спокойно сказала девушка.

— Стой! — Бирюзовый полицейский протянул руку и указал мне мое место. — Стой здесь и не шевелись, пока мы не сядем в машину! Понял?

Я не ответил.

— Будь рассудителен, не поднимай шума — хотя бы ради меня! — пугливо взмолилась девушка.

— Вот! Слушайся супругу! — хмыкнул полицейский с биркой.

И они поволокли ее к площадке у дома.

Казалось, цветы расступаются перед ними, стебли сгибались в дугу, прощаясь с той, которую уводили от нас.

Я сжал кулаки. Зажмурился жестко, пытаясь подавить гнев и отчаяние.

Когда они скрылись за домом, где жила девушка, я вяло побрел по цветочной лужайке. В висках стучало. Влажная трава еще хранила следы ее босых ног, а я по-прежнему ощущал тепло ее тела, прильнувшего к моему. Саднили царапины на затылке от ее ногтей. Мука и нежность, лучившиеся из ее глаз, навсегда отпечатались на сетчатке моих. Но имени девушки я так и не узнал.

Черт бы побрал и господа бога, и иммиграционные власти: дали бы они нам еще одну ночь вдвоем — на белой простыне кровати расцвели бы цветы.

Каша из ржаной муки представлялась его матери чудодейственным средством — уж оно-то наверняка поможет ему догнать в росте одноклассников. И он верил этому слепо. Каждое утро он добросовестно проглатывал бурую клейкую массу, но по-прежнему, к великой своей досаде, оставался на голову ниже самого маленького из соучеников. Плачь не плачь, от слез толку мало. Один метр тридцать шесть сантиметров — перерасти эту отметку не удавалось никак.

Обиду ему тоже пришлось проглотить.

Чтобы защититься от самых отчаянных забияк в классе, ему то и дело приходилось пускать в ход кулаки. Учителя, надзиравшие за поведением учеников на переменах, скоро заметили его страсть разрешать конфликты с помощью силы.

Здешняя школа в Омутсфорсе слыла образцовым учебным заведением. Обучение велось в ней по новым программам, утвержденным главным управлением школ и основанным на новейших достижениях современной педагогики, создателем которой был американский профессор Нил Постмэн. Новейшая педагогика предписывает во главу угла воспитания ставить личность ученика, телевизоры же — удалить из классной комнаты. Школьное преподавание вовсе не должно отражать мир как в капле воды, напротив, в классах шторы надо держать опущенными, а от этого самого окружающего мира отгородиться следует напрочь. Задача школы — воспитывать независимых, свободных, творческих, сильных людей, способных критически оценить мир, простирающийся за стенами школы, и облечь эту критику в слова.