Леонид Жуховицкий - О любви

Эдвин стоя крутил педали, и всякий раз, когда он переносил тяжесть с одной ноги на другую, душераздирающе скрежетала велосипедная цепь.

Восемь месяцев минуло с тех пор, как он впервые повстречал Соню. Как всегда на перемене, он отсиживался за оградой дома Строительной компании — только здесь и можно было уединиться. Шел дождь.

Она подошла к нему — прямые длинные волосы закрывали ее лицо — и попросила у него прикурить.

Вдвоем они выкурили сигарету, затягиваясь поочередно, но почти не говорили друг с другом. Когда прозвенел звонок, они вместе побрели в школу.

Мальчик изо всех сил нажимал на педали. В канаве густо цвели придорожные розы. Цветки шиповника благоухали, как синтетический очиститель воздуха в приемной бумажной фабрики.

Они продолжали встречаться позади склада, где Строительная компания держала цемент и лесоматериалы. Запах креозота, каким пропитывали дерево, оседал в их одежде, покуда они молча сидели рядом и ждали, когда прозвонит школьный звонок. Всякий раз они приходили сюда, не обращая внимания на дождь. Два-три дня в феврале Соня не появлялась — слишком сильна была стужа.

— Эх ты, Эдвин Ветру Наперекор! Что нос повесил? Девушка-то не твоя! Ее право — делать на переменке что ей в голову взбредет! — говорил он себе в таких случаях.

Они с Соней были совсем разные — роднило их лишь одиночество.

— Я, знаешь, неразговорчива, — говорила она. — Одноклассники не любят меня за то, что я редко смеюсь.

Эдвин не возражал ей, но он же сам видел, что она не смотрит людям в глаза, да и вообще понимал: она из тех, кто обречен вечно служить козлом отпущения. Оба они — и он, и она — неудачники.

— Тихо, Эдвин Ветру Наперекор! Терпи, глотай обиду! — внушал он себе, когда мальчишки набрасывались сзади на Соню и тискали ее грудь, тогда как другие девчонки из ее класса стояли тут же и хихикали.

Уж слишком хорошо знал он правила игры — попытайся он прийти ей на помощь, ей бы только во много раз хуже стало от этого.

У него каменели мышцы, все тело ныло, когда он отворачивался, чтобы не видеть, как мучают и унижают ее. Когда вот так нападали на Соню, он страдал много больше, чем когда его одноклассники, как фашисты, издевались над ним самим. Почему же ее унижение терзает его больше собственного?

Как-то раз он спросил отца, зачем бог допустил, чтобы сын его единородный окончил свои дни в муках на кресте.

— В страдании всегда есть смысл, — отвечал отец.

Может, он прав? Необходимость постоянно покоряться другим наделила Эдвина важным и ценным даром, способным помочь ему достойно пройти жизненный путь, — яростной ненавистью к любым угнетателям, к любой власти.

Как-то раз он проводил ее до зеленого почтового ящика у лесной опушки и в тени деревьев взял за руку. Она не отняла руки. С тех пор они всегда встречались после уроков за складом Строительной компании. Тут они принимались ждать, и когда поблизости уже не оставалось ни одного школьника, вдвоем отправлялись к взгорку за кооперативной лавкой.

Внешне они казались полной противоположностью друг другу. Соня была рослая девочка и горбилась, силясь спрятать рано развившуюся грудь. Носила она по преимуществу джинсы, с дырками на коленках, и просторные кофты, связанные ее матерью. Ходила она всегда потупив взгляд.

— Какая чудесная погода нынче! — скажет он ей. Вот так прямо и скажет, без обиняков. Как хорошо, что нынче чудесный день, — ведь он такое намерен Соне сказать, что больше сродни синему небу и солнцу, чем серой хмари. Хорошая погода душу радует, — подумал он.

— Я люблю тебя, — скажет он ей, когда они присядут рядом для перекура.

Он не заглянет ей в глаза и не объявит ей это торжественно — что называется, прямо в лицо. Не поворачивая головы, он скажет это как бы между прочим, ровным будничным тоном. А после он устремит взгляд к горизонту. Как Берт Ланкастер в фильме "Отсюда — в вечность".

Итальянская киноактриса долго разглядывала сбоку Берта Ланкастера, а на берег между тем набегала волна за волной. Потом эта женщина растянулась в теплом песке, закрыв глаза и полураскрыв рот. Волны ласково омывали ее тело. И стало у них одно дыхание — у моря и у той женщины.

Но с Соней, должно быть, будет все по-другому? Может, она опустит глаза, вперив свой взгляд в землю? Или застынет на месте, не шевелясь, словно и не услышала его слов, а после возьмет его за руку, все так же не поднимая глаз? А может, попросту пошлет его к чертям?

— Я люблю тебя, Соня.

Раз за разом повторял он про себя эти слова. Пробовал их на вкус, качаясь над велосипедной рамой и крутя педали. Слова эти — все равно что спасательный жилет в бурной горной реке. Спасательный круг в водовороте бездны.

А все же это странные слова, нелепые. Может, он заблуждался, бог знает что вообразив о любви? Может, все не так, как он себе представлял? Вспомнилась брошюра про любовь, такие раздали им в школе за неделю до начала каникул. Учитель отвел два урока изучению этой роскошно изданной книжки, из которой Эдвин узнал, что он может умереть от любви. Смотрите, влюбленные, влажные поцелуи отставить! При сношении предохраняться от заражения! Любовь превратилась в свод технических правил, которые любящим надлежит выполнить, чтобы выжить. Вирусу СПИДа нет дела до того, что любовь молода. Никогда ничего не было лучше любви, теперь же она — не любовь, а страшная опасность. Любовь и смерть идут рука об руку. Время любви прошло. Но чем ее заменить?

Ящерица с оранжевым узором на шее бежала по песчаной дорожке. Сколько таких ящериц он видел нынешним бабьим летом! Скоро он уже будет у цели. У поросшей мхом каменной ограды, там, откуда на северо-запад тянулась межа, он должен был увидеть Соню.

Кусты можжевельника на отлогой вересковой поляне выстроились наподобие футболистов — защита, центр, нападение. Четверо, двое, четверо.

Соня обычно сидит на большом камне и швыряет камешками в почтовый ящик. Иной раз она каблуком чертит "классики" на усыпанной гравием дороге, а не то играет с ромашками, освобождая их "лица" от лепестков.

Случается, она без всякого смысла заплетает свои волосы в косички, которые тут же распускает. Посасывает длинные травинки, вдруг кидается помешать какому-нибудь муравью перебраться в свой муравейник на другой стороне дороги. Или еще — вырезает ножиком свистульки из рябиновых прутьев.

Почему она каждый день ждет у ограды? Четырнадцатилетние девочки не сидят у почтовых ящиков, дожидаясь, когда туда наконец опустят "Свенска дагбладет". Даже если отец посылает ее за газетой, ей все равно нет нужды день-деньской торчать у ограды. Может, только здесь ей удается выкурить сигарету? Но дома же ей все равно запрещают курить, и ничего, вроде бы обходится без курева в отсутствие друга. Нет, ясно, что Соня сидит у ограды только ради него, Эдвина. Она ждет его. Соня Ольссон плюс Эдвин Ветру Наперекор. Так-то вот.