Леонид Жуховицкий - О любви

Чтобы подчеркнуть современный характер своих педагогических принципов, школа придумала девиз — предмет особой гордости всех учителей, и девизом этим украсили футболки учеников: "Вперед к углубленному знанию!"

Чтобы прекратить драки на переменах в школьном дворе, директор, естественно, созвал учительский совет.

И собравшиеся учителя все, как один, высказались в том смысле, что драчливость есть отклонение от нормы и драчуна-коротышку необходимо срочно направить к школьному психологу.

После нескольких доверительных и дружеских бесед с глазу на глаз школьный душелюб огласил свой диагноз. Агрессивность — следствие отчаяния, в кое повергает ребенка его малый рост, — с этим заключением психолога ознакомили всех учителей.

Как только школьный психолог вынес свое суждение, классная руководительница созвала родительское собрание и взволнованно изложила собравшимся суть дела. Всем сердцем приняв сторону слабого и обиженного, она призвала родителей объяснить своим детям, насколько несправедливо и даже недемократично травить товарища за то, что ростом он дотянул всего лишь до ста тридцати шести сантиметров. Такую постыдную травлю можно сравнить разве что с преследованием цыган, евреев и иммигрантов, сказала она.

Собрание это имело необычайный эффект.

Уже на другой день разразился ад. Теперь, когда и школа и родители запретили ученикам мучить недомерка, мучительство это стало излюбленным развлечением его одноклассников на переменках. Оно превратилось теперь в самый популярный вид спорта, чуть ли не как футбол.

Медленно, но верно мальчика отвадили от школьной компании. Эдвин Сквозной Ветерок предпочел держаться особняком. Местные жители считали его слегка чокнутым. Молчаливый изгой, он повсюду бродил один. Приятелей у него не было, была только Соня. Но одиночество не тяготило его — он его полюбил. Уже не требовалось вечно быть начеку, вечно ждать нападения "дедов"-старшеклассников, вдобавок одиночество позволяло ему размышлять. А он любил размышлять. И если бы его спросили, какое занятие лучше всех других на свете, он тут же ответил бы: "размышлять".

Вечерами отец часто читал вслух Библию. Вся семья была набожная. Двенадцати лет от роду мальчик вдруг открыл, что некоторые священные истины, с младенчества ему внушаемые, на поверку оказались ложью, бессовестной выдумкой. Открытие это отняло у него прежнюю детскую веру и навсегда посеяло в его душе недоверие к родителям, к богу и церкви, к законам.

В тот вечер отец медленно и внятно читал вслух из Священной Книги ("Книга Бытия", гл. I, ст. 27): "…И сотворил Господь человека по образу и подобию своему…"

По образу и подобию своему? Какого черта! Он — Эдвин Сквозной Ветерок, и ничего божественного в его облике не сыщешь. Один-единственный взгляд в зеркало, и ясно, что это брехня.

"И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце своем" ("Первая книга Моисеева", гл. 6, ст. 6).

"И сказал Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лице мое; ибо земля наполнилась от них злодеяниями. И вот я истреблю их с земли" ("Первая книга Моисеева", гл. 6, ст. 13).

Когда мальчик собственными ушами услыхал эти слова из Священной Книги, что господь, мол, отнюдь не в восторге от своего творения, то сразу же смекнул, что, стало быть, господь — не такой уж и великий мастер, каким все его считали. Великий бог-отец — просто незадачливый кустарь-одиночка, не справившийся со своей работой.

С того дня, как Эдвин Сквозной Ветерок открыл, что весь мир — не что иное, как плод одной-единственной чудовищной ошибки, жить ему стало немножко легче. Он даже смирился со своей внешностью — пусть даже его непомерно большая голова смахивает на косо посаженный огурец.

Причитания школьного психолога, что, мол, внешность Эдвина влияет на его поведение, он воспринимал отныне снисходительно, коль скоро раскусил брехню насчет совершенного творения божьего. Он понял, что внешний облик всегда накладывает отпечаток на поведение любого живого существа.

720 022 — 1903, Эдвин Киннунен, — так обозначен он в списках местного налогового ведомства. Сын заводского рабочего Мартти Киннунена, прибывшего в Швецию из Финляндии в 1960 году и в 1967 году приобретшего шведское подданство, и супруги его Ильвы Анни Марьи Кангасмаа, прибывшей из Финляндии в 1960 году и получившей шведское гражданство в 1967 году.

В первый же школьный день одноклассники наградили мальчика прозвищем "Эдвин Сквозной Ветерок". Одним этим они уготовили сутулому финскому недомерку участь "мальчика для битья". Сказать по правде, прозвище это было довольно метким. В чем-то оно отражало весь облик Эдвина, а большего и не требовалось…

Вообще-то Эдвин при ходьбе сутулился, он шагал, сильно наклонясь вперед, словно боролся с порывами встречного ветра. Теперь, спустя восемь лет, Эдвин соглашался, что и впрямь был резон наградить его "ветреной" кличкой. Хуже обстояло дело, когда кличку эту только-только изобрели. Стоило Эдвину ее заслышать, и он тут же впадал в ярость. Исступленно размахивая кулаками, он накидывался на своих обидчиков и лупил их почем зря.

— Идиоты проклятые! Вы что, совсем сбрендили? Олухи безмозглые! Какой я вам Сквозной Ветерок?! Я же согнувшись хожу, будто со встречным ветром борюсь, а вы — "Сквозной", да еще "Ветерок"! — орал он сквозь слезы.

Что ж, сверстники его не были злодеями от рождения. Росли они в добропорядочных семьях. И всех их учили терпимости и благоразумию. Посмеиваясь, они вняли его протестам и тут же прилепили ему другое прозвище, а именно — "Эдвин Ветру Наперекор". Но может, кличка не одно только зло ему принесла? Нынче он уже мог подвести итог. Жизнь — нелегкая штука, и мир наш — жестокий мир. Чтобы успешно шагать в будущее, нужна изрядная доля душевного здоровья. Из книг, которые он брал в библиотеке, он усвоил, как важно быть сильным в этой жизни. И тут он словно бы шел "наперекор ветру" — пятнадцатилетний мальчик, в эпоху расцвета видеотехники зачитывающийся книгами. Его соученики издевательски кричали ему вдогонку "Эдвин Наперекор", и он молча глотал обиду, но от всех этих мук закалялся душой. Так в огне закаляется сталь.

Одна лишь Соня понимала, что кличка больно ранит его. И она звала его Эдвином. Всегда — просто Эдвином.

У кооперативной лавки он слез с велосипеда, на котором развозил почту, — хотел передохнуть перед подъемом в гору. Порывшись в заднем кармане джинсов, выудил оттуда круглую коробочку с нюхательным табаком и постучал костяшками пальцев по крышке — так всегда делали старики, собиравшиеся во дворе. Приподняв губу пальцем левой руки, всунул в рот понюшку табака.

По шоссе прогромыхал грузовик, взвихрил недвижную летнюю марь. Под ногами у Эдвина задрожала земля. Задрались края объявлений, расклеенных на стене… Изящные буквы и цифры, выписанные черной тушью на белой бумаге и наперебой предлагавшие дешевый товар, парили над синей лежачей восьмеркой — эмблемой кооператива. Лежачая восьмерка — символ бесконечности. Вперед, мол, навстречу вечности. Или, может, "ступайте ко всем чертям"? — так, по крайней мере, стала толковать смысл эмблемы мать Эдвина, когда кооператив отказал своим членам в скидке на приобретаемый товар.