Мераб Элиозишвили - Ожидание

С одной стороны к деревне подступает море, с другой — необъятные поля. Думали раньше, что на здешних землях ничего, кроме полыни, расти не будет. Но лет семь-восемь назад приехала комиссия Министерства сельского хозяйства, несколько месяцев тут проработала. И вскоре от Терека в направлении полей прорыли довольно-таки длинный канал. Так щедро напоил он полупесчаные эти земли, что сделались они плодороднее многих черноземов. Помидоры поспевали с кулак величиной, огурцов было больше, чем гальки в реке. А поглядели б вы на виноград осенью, когда лоза густо увесится огромными, как корзины, гроздьями! Правда, зима здесь иногда очень сурова, а виноград не переносит мороза, но и тут есть выход: надо к зиме зарыть лозу в землю, тогда ей холод не страшен. И арбузы здесь растут, и дыни, такие сладкие и ароматные… После того как провели канал, деревня выросла почти вдвое: некоторые из этого же села перебрались через шоссе, поближе к полям, некоторые пришли сюда из других деревень, с неорошаемых земель.

Дома рыбаков стоят лицом к морю, дома землепашцев — лицом к полям и огородам. Но в конце концов получается так, что обеим половинам села не обойтись друг без друга: к хорошей рыбе нужно хорошее вино, к черной икре идет мелко нарезанный лук, а что может быть лучше сладкого арбуза после соленой рыбы.

…Весна. На полях работа в разгаре. Большие трактора вспахивают землю под огороды. На одних участках сажают помидоры, на других арбузы. В полдень, когда солнце начинает сильно припекать, трактористы отдыхают. Кто уходит домой, кто садится обедать и холодке под навесом. Обедает с друзьями и сын Ивана — Павлуша. Иногда он вдруг уставится отсутствующим взглядом в одну точку и сидит так, позабыв о еде. Кто знает, о чем он думает в это время?.. Тогда кто-нибудь из друзей-трактористов подойдет, потреплет его по плечу, подбодрит:

— Не горюй, Павлуша, у нас еще целых три дня в запасе, сообразим что-нибудь. Немножко я сочиню, немножко — ты, ребята тоже нам помогут, вот и выдумаем что-то похожее на правду!

Павел улыбнется другу, повеселеет немного и снова примется за еду.

Интересно, что же придумают ребята, чтобы Иван хоть ненадолго им поверил?

Темная апрельская ночь опустилась над Лиахвским ущельем. Какую все же зиму сломили две эти последние недели апреля! Снег в горах, в рост человека, превратили они в слякоть и теперь поили и поили им обессилевшую, отощавшую за зиму реку. Сторицей возместили ей мелководье. И Лиахви распоясалась, разгрызла ледяные удила, разметала руки и чуть не до краев затопила ущелье. Не пощадила ни моста, ни хилой ели, ни саженцев. Хрястнула два дерева друг о друга и поволокла их с раздробленными ветвями, с искореженными макушками, перекатывая ствол через ствол, вниз, на равнину.

Что жителям того берега, кладбище на их стороне, пусть горюют жители этого берега, целую неделю покойница лежит у них непогребенная.

Но кто должен горевать? И кто покойница? Жертва Лиахви или?.. А кому оплакивать ее?

Габро должен горевать, Габриэлу оплакивать покойницу.

Бабушка Габро Колченогого, Сона Колченогая, вот уже седьмой день как отправила свою восьмидесятилетнюю душу на другой берег, а сама, вся высосанная старостью и смертью, сморщенная, съежившаяся, словно сушеная груша, ждет, когда отремонтируют мост с этого берега на тот.

Ждет и Габро, но чего?

Он так проходит мимо стола, будто там лежит не полутораметровый гроб Соны, а большая пепельница.

Жители того берега давно уже похоронили долговязого Илью, прозванного Каланчой, — мужа Teо…

С тех пор как Сона перед смертью открыла Габро одну тайну, он пропадает на балконе до поздней ночи. Габро и возню на том берегу первым заметил.

Жители того берега бежали вдоль реки, длинными баграми ловили в воде вырванное с корнем буковое дерево. Поймали возле быков снесенного моста, выволокли на берег. С трудом выудили Илью из клубка переломанных веток.

Такого бессовестного крестьянина, как этот Илья Каланча, не то что во всем колхозе — наверно, и в целом Союзе сроду не водилось. Четыре года работает Габро лесничим и без малого раз четыреста ловил он Илью с поличным на незаконной порубке леса. То какая-нибудь мутовка ему понадобится — так он всю кору с сучьев обдерет, то молодые деревца срежет на жерди. Потом на арбе возил он те жерди продавать в низовые деревни, а, бывало, и в город.

И с какой только душой выдал Дата Босоногий единственную дочь за такого червя земляного!

Знал ведь Дата, что Теона нравится Габро, и сама Тео была больше чем согласна… Да нет, как же, мол, дам я дочь в жены этим Колченогим: не хватало еще, чтобы у моей Теоны родился сын хромой и кривобокий, как все они. Тогда-то не вытерпел Габро и при народе крикнул Дата, что первый ребенок у его Теоны будет от него — от Габриэла, а не от Ильи Каланчи…

Прошло четыре года с того дня, как разъяренный Габро при всех открыл Дата свою тайну и тайну Теоны. И Тео обиделась на него. Больше и не показывалась Габро, все пряталась от него. Родился ребенок, мальчик, да еще какой мальчик: прямо искорка огненная, вечно-то он вертится, как юла. А глазенками, большими, влажными — ну, вылитый Габро.

Габро часто встречал мальчика, возвращаясь из своего любимого дубового заповедника. Ребенок играл на тропинке, ведущей от опушки к дому Теоны. Увидев мальчика в первый раз, Габро испытал какое-то неприятное чувство. Мальчик совсем не хромал, выходит, не унаследовал от отца уродливых ног.

А может, это сын Ильи Каланчи, а?!

Он поднял мальчика на руки. Посмотрел ему в глаза; во всей деревне такие влажные, цвета Лиахви глаза были только у Габро…

Он вскочил, перегнулся через перила балкона. Обеими руками ухватился за толстый металлический трос и с силой дернул его к себе, словно хотел разорвать…

Когда и зачем гидрологи или геологи натянули этот почти двухсотметровый трос, Габро толком даже не знает. Стальной канат, закрепленный прямо во дворе у Габро, пересекает Лиахви, тянется над всей деревней на той стороне, другой конец его забетонирован в дубовом лесу, как раз возле тропинки, где Габро встречал сына Тео…

Несколько раз Габро ставил вопрос на колхозном собрании:

— Какого черта у нас столько железа зря болтается! Давайте снимем трос, разрубим его на куски и укрепим наш мост.

Потом решили в конце концов строить новый, бетонный мост, но пока успели только заложить опоры.

Габро отпустил трос, снова присел на низкий стул и посмотрел на тот берег. Во тьме ничего нельзя было разобрать. Но Габро и так угадывал, где должен быть дом Теоны: точь-в-точь над Теониным двором кружил трос, от земли до него было там примерно с два ореховых дерева по высоте. Конечно, если брать не те огромные деревья, что стоят у въезда в село. Ух, что за орехи растут на них, скорлупа тонюсенькая — сама раскалывается при падении! Так трудно залезть на эти деревья, что из года в год никто не мог отрясти с них орехи как следует. А Габро знал способ. Хотя при чем тут способ, просто сила была у него. Сила! Поймает обвисшую нижнюю ветку ореха, пригнет ее, подтянется, уцепится за другую и так карабкается с ветки на ветку, с ветки на ветку. Даже не отдыхал ни минуточки. И ногами совсем не помогал рукам: зол он был на них, на свои уродливые, слабые ноги. Без помощи ног лез Габро до самой вершины, там выжимал разок классную стойку и — теперь уже с другой стороны — спускался вниз. Руки у Габро жилистые, длинные — до колен. А ноги — эх, о ногах не стоит и говорить. У дедушки Габро, у отца его и даже, представьте, у бабушки были такие же вот уродливые ноги. Словно порча эта переходила из поколения в поколение. Родители Габро умерли пять-шесть лет назад. Из всего семейства Колченогих оставалось их в живых только двое: восьмидесятилетняя Сона и Габриэл. Да и Сона-то уже отдала богу душу, а теперь ждала, когда исправят старый деревянный мост, чтобы отправиться на вечный покой. Колхозники и материал подвезли, но что толку: вода все не убывала, и мост так и не начали еще восстанавливать.