Мераб Элиозишвили - Ожидание

Габро снова встал. Осторожно прикрыл за собой дверь. Вышел на балкон. Была уже полночь. Он принялся ходить по балкону, припадая то на правую, то на левую ногу — не зря же всему их роду дали прозвище — «Колченогие»!

…Но нет, нет! Габро — не из рода Колченогих. Габро — это одно, а Колченогие — совсем другое. Последняя из Колченогих восьмидесятилетняя Сона, вон она покоится в той комнате. А Габро — приемыш, усыновленный… И маленький голубоглазый сынишка Теоны, что бегает на той стороне реки под этим железным канатом, — тоже подтверждение исповеди Соны. Нет, отец мальчика не Илья Каланча. Правда, Теона ни разу и словом об этом не обмолвилась, но отец мальчика — он, Габриэл. Разве не он четыре года назад подплыл тайком к месту, где обычно купаются девушки, — повыше дома Теоны. Тогда уж год был, как они дали друг другу слово. Потом Габро целый месяц, едва садилось солнце, переплывал на другой берег. Остальные девушки к вечеру обычно уже уходили домой. Возле реки, в кустах, Тео молча дожидалась его. Он любил ее, до сумасшествия любил. И теперь любит… Он ведь даже просил у отца Теоны, у Дата, ее руки… А тот полез на рожон: не хочу, мол, колченогого внука — и все тут. И что ему было упрямиться? Сам два года, как умер. И дочь здесь оставил, и голубоглазого внучка…

Габро опять взялся за трос, протянутый рядом с балконом, резко дернул его к себе, но трос и не шелохнулся. Раньше Габро казалось, что стоит лишь пару раз сильно дернуть трос, как тот лопнет или сорвется со столба.

Снова принялся он ходить взад и вперед, раскачиваться с боку на бок… Потом остановился, замер. Кроме шума вспененной Лиахви, ничего не было слышно. Теперь Габро встал на цыпочки: так прошелся по балкону. Вроде не очень-то он и качается на ходу! Потом Габро почувствовал боль в пальцах ног…

Мост… хоть бы этот мост не снесло, все рассказал бы Теоне. Рассказал бы, что он, Габро, — вовсе не Колченогий, что еще малышом несколько месяцев от роду взяли его целехоньким из детского дома бездетные Колченогие — Миха с женой. Для отводу глаз пожили они тогда с год в городе: прошли, мол, курс лечения — вот и ребенок появился….

И еще сказал бы ей Габро, что калекой он стал просто из-за чьего-то недосмотра: не углядели, как вывесился он однажды из люльки — спеленутые ноги вверху, поясницу скрутило винтом, голова чуть до пола не достает… Тогда и вывихнул он себе бедра.

…Мост… мост… мост! Но моста еще целых три дня не будет. Ну, нет! Не усидеть Габро и одной ночи. Сердце не вытерпит, пока не перескажет он Теоне исповедь умирающей Соны от слова до слова, а потом, потом сам Габриэл переправится на эту сторону и… Вместе с Теоной переправится… И ребенка возьмет: пусть видят люди, да и сам Габриэл им скажет, что он не Колченогий Габро, а Габриэл Самадашвили, что последний из Колченогих — это не он, Габро, а восьмидесятилетняя, высохшая Сона…

Габро опять попробовал пройтись по балкону на цыпочках. Нет, сейчас не так уж и качается Габриэл… Потом он уперся ладонями в перила. Сделал стойку. Несколько раз касаясь грудью и плечами перил, отжался: вниз-вверх, вниз-вверх!

Ха, выдержат! Выдержат!

Орехи, Габриэл, орехи!

С ветки на ветку, с ветки на ветку!

Руки выдержат. Руки-то у него есть. Ноги? О ногах и говорить не стоит… Главное — руки… Габриэл снял рубашку…

На том берегу, на холме, заповедный дубовый лес окрасился в пурпур… Развиднелось… Из любимого леса Габро выкатилось большое, красное колесо. Оно залило светом балкон, расцветило густую, как деготь, тьму Лиахвского ущелья… Габриэл стоял, обнаженный по пояс; потом он снова поднялся на носки, простер руки к луне, чуть не дотянулся до нее…

Холодный металлический трос был приятен горячим ладоням… Габро крепко сжал трос, и округлившиеся мышцы его сильных узловатых рук заиграли под лунным светом. Затем левая рука двинулась вперед. Потом правая перегнала левую. Потом левая снова оказалась впереди… Орехи, Габриэл! С ветки на ветку, с ветки на ветку! Нет, Тео наверняка не плакала, хороня мужа, нет! Не был Илья Каланча ей мужем, нет… Муж Теоны — Габро, Габриэл Самадашвили! Прощайте, Колченогие, прощайте… Вот он сейчас своими глазами увидит — голову дает на отсечение, — что Теонино черное платье таки валяется в сундуке…

— Иду, иду-у-у-у!

В эту секунду голос Габро перекрыл рычанье беснующейся Лиахви. Перекрыл, и впрямь, перекрыл… Это тот любимый дубовый лес эхом отозвался на голос Габро. Порадовался Габриэл силе собственного голоса… Как зеницу ока бережет он дубовый заповедник. За хороший уход за ним Габро даже представляли к участию в Сельскохозяйственной выставке, но что-то не лежало у него тогда сердце к поездке… А в этом году поедет. Поедут Габро и Теона в Москву… Обязательно поедут…

— Иду, иду-у-у-у!

Снова, будто раскат грома, разнесся мужественный клич Габро над обезумевшей Лиахви. Все-таки что за голос был у Габриэла! Как, бывало, грохотал он по всему лесу: не то что у Ильи Каланчи — у настоящих, сильных мужчин топоры падали из рук…

А Лиахви рычала, ревела, играла огромными бревнами, как щепками… Правая рука обгоняет левую, левая — правую. Потом снова — правая, потом снова — левая. Снова правая, снова левая… Ты ведь не устал, Габриэл? Крепись! Крепись!

Помнишь, на краю села стоят гигантские орехи, помнишь, однажды ты решил залезть на них при всех — устроил что-то вроде показательного выступления? И Тео тоже там была, Теона. Какими глазами глядела она на тебя! Словно просила: не упади, Габро, не разбейся. А что еще было ему разбивать? Все, что можно было разбить, и так уж было разбито… Так чего же боялась Тео? А того, как бы не закрылись твои большие, голубые, влажные глаза.

А ты — с ветки на ветку, с ветки на ветку…

Пока что и до середины не дополз, Габриэл. Только не бойся, слышишь! Теона ждет тебя на том берегу! Теона!.. Черных брюк Габро не видно при лунном свете. Только белые, мускулистые, в косую сажень, плечи скользят под тросом. Только две жилистых белых руки и саженные плечи выхватывает луна из темноты… Колченогие уже где-то далеко от него. Ты уже далеко, Габриэл, не бойся теперь!

Вот показался и дом Теоны, но все равно еще много оставалось ползти. Ведь надо добраться до самого конца троса… Не может же он спрыгнуть во дворе Теоны… С два ореховых дерева средней высоты будет здесь до земли.

Эх, ноги! Были б у него ноги как ноги, может, и решился бы Габро спрыгнуть, но нет, даже крепким ногам не выдержать такого падения…

— Теона-а-а! Тео-о-о! — снова прорвался сквозь рев Лиахви голос Габро…

Кажется, руки Габриэла немного устали… Даже боль чувствует он под мышками… Не шутка все-таки: вот уж больше двадцати минут ползет он, вися на холодном тросе… Стоит руке соскользнуть — и, как щепка, затеряется Габриэл в сумасшедшей Лиахви. Но впереди — Тео, Теона!