Владимир Скороденко - Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

— Нет, нет, Аки-чан, — так она его прозвала, — нет, нельзя, не надо! — а сама уже жадно уступала ему, прикрыв свои маленькие глазки и протягивая губы для поцелуя. Как легко; проще даже, чем предсказывали Пью.

— Ох, как мерзко на душе, — сказала она, провожая его до двери, после того, как они целовались чуть не два часа сперва на развалющей тахте, а потом на полу, застланном татами.

— Почему? — спросил он с простодушием, которым всегда ставил ее в тупик.

Она хихикнула.

— Хорошие девушки такого себе не позволяют. Ты не знал? И потом, Аки-чан, ты только не подумай, ты только не воображай, что…

— Что? — не вытерпел он.

— Ну!.. подумаешь еще, что я позволяю себе такое с другими. Нет. Просто я… я… в Японии девушке так трудно. Япония создана для мужчин.

— Но у тебя столько друзей.

— А, друзья!.. Японцы такие холодные. Правда. Вы, японцы, такие неромантичные. Ты-то не такой, Аки-чан, — она улыбнулась и погладила его по щеке, — но ты только не забери себе в голову…

— Не забери в голову?

— Ну, что я в тебя влюбилась и готова на большее… Понял?

Он кивнул. Но он ничего не понял. Западные люди, Пью например, так часто жалуются на японскую необъяснимость, непроницаемость; а как прикажете разобраться в том, что она ему наговорила?

— Ну видишь! — торжествовала Синтия. — А что мы тебе говорили?

— Значит, мы оказались правы, а?

— Да, — признал Накано. — Вы оказались правы, мистер Пью.

Он был им благодарен, он был поражен их проницательностью; но ему было немного тошно.

— Теперь надо выжать из создавшегося положения все возможное, — сказал Роберт.

— Роберт, чему ты учишь ребенка?

— Но она, как видно, сама этого хочет… — сказал Роберт.

— Накано такой чистый. И как насчет последствий? Ты уж тогда смотри, дай ему отцовское наставление.

— Ну, за мной дело не станет.

Расставаясь в тот вечер, и Накано и оба Пью чувствовали неловкость и даже стыд; однако, будто сообщники преступления, стороны сблизились как никогда, и эта близость вызвала странное, какое-то неприятное возбужденье.

Вдруг она метнулась от него так, что он чуть не свалился с футона — японский стиль, — на котором она всегда спала. И тут же он услыхал приглушенные, отчаянные всхлипы.

— Бетти, что с тобой? Что случилось?

— Ох, у меня ужасно на душе, просто ужасно.

— Но почему же, Бетти, почему?

— Мне отвратительно то, что мы сделали.

— Так зачем же ты это сделала?

— Наверное, хотела, чтоб тебе было хорошо. Я ведь знаю, как ты об этом мечтал. Правда же?

— Да.

— И если б хоть я тебя любила! Конечно, ты мне нравишься, очень нравишься, Аки-чан. — Она села и вытерла пухлыми пальцами заплаканные щеки. — Ужас в том, что я больше вообще никого не могу полюбить. Честно. Я отлюбила свое. Он был первый — первый, мой единственный до тебя. Мы вместе учились. Мне было шестнадцать, ему семнадцать. Какое безобразие, да? Ох, Аки-чан. Как я его любила! А потом, потом он взял и ушел от меня, поступил во флот. И больше я его не видела. Я ему писала-писала, он не отвечает. И мне иногда так тоскливо, так тоскливо, и… я такая несчастная… Аки-чан, пожалей меня. — Ее руки обвились вокруг него. — Пожалуйста, пойми меня. Не обижай меня. Люби меня хоть немножко… Ох, Аки-чан, люби меня. Люби меня, Акин-чан.

И Накано любил ее, а потом, как в пропасть, провалился в глубокий сон без снов. Но с первым лучом рассвета он открыл глаза и увидел, что она наклонилась над ним, и мокрые стриженые завитки налипли ей на лоб.

— Аки-чан… Аки-чан, миленький… Проснись, миленький… Проснись.

— Бедняжка, видимо, нимфоманка, — сказала Синтия. Накано только что рассказал им о событиях предыдущего вечера и повел гулять собак.

Роберт крякнул:

— Ну и лицемерие! Все эти колебания, муки совести… А сама так его изматывает.

— Да, наверное, зря мы его подбивали.

— Подбивали?

— Ну да, в общем-то подбивали. Сам знаешь. Сперва все было так забавно — особенно когда эта дошлая баба морочила ему голову высокой моралью. Но я просто смотреть на него не могу, совершенно больной вид. Он у нее торчит ночи напролет; наверное, глаз не смыкает.

— Она выглядит кошмарно. Я забыл тебе сказать, я видел ее в ногаку [20] Классическая японская драма с хором и танцами. . Под глазами круги, вся зеленая.

— Чем это кончится? — вздохнула Синтия.

Тут явился Накано в сопровождении трех дворняжек, и она обратилась к нему:

— Чем же все это кончится, Накано?

Он взглянул на них ошалело, загнанно, как почти всегда теперь смотрел, когда его пытали насчет Бетти.

— Что кончится? — спросил он, выговаривая английские слова с тем американским акцентом, который в последние недели стремительно усваивал.

— Твои отношения с Бетти Уокер.

— Они скоро кончатся, — сказал он нехотя. — Через три-четыре месяца. — Он мрачно опустился на пол. — Контракт у нее кончится, она вернется в Штаты.

— Почему? — спросила Синтия.

— Так хочет ее отец. А она хочет защищать диссертацию по японской литературе. Она очень честолюбивая.

— Значит, ты так скоро ее потеряешь? — вздохнул Роберт.

— Может, я сам когда-нибудь поеду в Штаты.

— Она тебя звала? — спросила Синтия.

— Нет, — признался он. — Я даже не знаю, хочет она или нет.

Вдруг Синтия вскочила на ноги.

— У меня потрясающая идея, — крикнула она. — Давайте запишем, кто что думает о том, как все это будет через два месяца. А потом запечатаем в три отдельных конверта и положим в стол.

— Не понимаю, — сказал Накано.

Синтия старательно ему объяснила, потом сказала:

— Представляешь, как интересно будет через два месяца прочесть то, что мы сейчас напишем. Чисто психологически интересно. Узнаем, кто у нас самый проницательный… Роберт, ты одобряешь мою мысль?

— Пожалуй, забавно.

Накано все не решался и, не решаясь, прикидывался, что еще не понял. Синтия ему еще раз все объяснила, вырывая листки из блокнота и протягивая Накано и Роберту.

— Ну же! Все так просто.

В конце концов, стали писать. Синтия набросала:

«Тебе осточертеет ее неуемный пыл. Ты захочешь от нее избавиться. Когда она уедет из Японии, ты радостно вздохнешь. Больше ты ее в жизни не увидишь. Ты постараешься о ней не вспоминать».

Роберт написал:

«Ты ей быстро надоешь, и другой — может, американец, а скорей тоже японец — займет твое место. Она еще будет время от времени спать с тобой, но мысль о другом — или о других? — все тебе отравит. Тебе будет лучше, когда она уедет».

Накано долго грыз ручку, потом, подолгу вымучивая каждое слово, накорябал:

«Она понесет от меня, но не родит. Я заболею чахоткой, и, может быть, я умру. Она не выйдет за меня замуж. Когда она вернется в США, она, может быть, сделается проституткой. Я никогда ее не забуду, но женюсь на японской девушке».