Владимир Скороденко - Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

Каждый по очереди запечатывал конверт и передавал другим — проверить.

— Ну вот, — сказала Синтия, перетасовав конверты. — Я кладу их сюда. А в тот день, когда уедет Бетти У., мы вместе их вскроем.

— Минуточку, миссис Пью… — Накано протянул руку.

— Да-да?

— Я… — он запнулся.

— Ну?

— Нет, ничего.

— Может, хочешь, что-то прибавить, что-то исправить?

— Нет. Ничего. Пусть так останется.

— Неужели тебе обязательно утром идти к этим противным Пью? Завтра же воскресенье. Лучше давай поваляемся до двенадцати, Аки-чан. У тебя такой усталый вид.

— Нет. Надо пойти. Надо вывести собак на прогулку.

— У них весь дом собаками провонял! Детей нет — вот и держат собак. И чего ты на них работаешь?

— Потому что мне нужны деньги. И они мои друзья, — прибавил он.

— Пять тысяч в месяц! За такую работу! Просто скупердяи. Говорят, у них денег куры не клюют. Я не про то, что он в университете получает. У нее отец был директор какого-то крупного предприятия.

— Вовсе нет. Он был антиквар.

— Ну антиквары все богатые… Ох, Аки-чан, хоть бы тебе не идти. Я сказала, что буду в Киушу, так что в церковь мне не надо.

— Нет, я пойду, — сказал он. Он серьезно относился к своей работе и в университете, и в доме Пью.

— Они про меня, что-нибудь говорят?

— Про тебя? Нет.

— Врунишка! Спорим, она что-то пронюхала. Она такая. Ты им про меня говорил?

— Ну что ты.

— А то будь поосторожней, Аки-чан. Западные люди дико сплетничают, особенно в таких местах, как тут. А они знакомы со всей миссионерской бражкой. Если б кто из них знал, что сейчас, — она склонилась над ним, — я целую тебя вот так, и так, и так, ух, да они бы на первом же самолете отослали меня в Штаты. Так что помни, миленький, это наша тайна. Навсегда. Вечная тайна. Понял, Аки-чан?

— Конечно, понял.

Она вздохнула.

— Слава богу, японцы не сплетники. Я еще и за это их люблю.

На самом деле Пью вели себя удивительно скромно. Но насчет Бетти Уокер уже поползли слухи. Сосед через дорогу был христианин и ходил в церковь при университете святого Павла; один сотрудник видел, как Бетти сидела с Накано в темном уголке кафе. Перед самым ее отъездом в миссионерское общество поступило подметное письмо, навсегда закрывавшее ей дорогу обратно в Японию.

В день ее отъезда Накано явился к Пью ошеломленный. Он хотел прийти на аэродром попрощаться, но она не позволила.

— Нет, нет, нельзя. Я хочу, чтоб ты пришел, еще бы, конечно, хочу, но честно, миленький, нельзя. Мы были так осторожны, никто не догадался. И давай напоследок не портить.

Он долго прижимал ее к себе, и от слез, капавших из ее зажмуренных глаз, у него намокло плечо.

— Я правда думаю, Аки-чан, правда я поняла, я в тебя влюбилась. И надо же, когда уезжаю, когда бог знает сколько еще не увидимся… Но это ведь не конец, да? Ты мне напишешь, да?

— Да. И приеду в Штаты.

— Ох, если бы ты приехал! Приезжай!

— Конечно, приеду. Я же обещал.

Пока набитый трамвай мотался и дребезжал по дороге к Пью, Накано с восторгом и отчаянием перебирал в уме последний разговор. Все-таки ему удалось завоевать ее любовь; он сделал возможным невозможное. Придет время, он получит стипендию на поездку в Штаты — у них в университете дают такие на старшем курсе — или Бетти приедет в Японию, и тогда — почему бы нет? — они поженятся. Но пока — о бессчетные часы, бесконечные мили! Он уткнулся щекой в руку, вытянутую к кожаной петле, вспомнил, что так недавно к этой самой руке прижималось ее лицо, и сморщился, как от боли.

— Бедный Накано! — встретила его Синтия. Она была женщина незлая и догадалась, что у него, как она это называла, «на душе кошки скребут» и он нуждается в утешении. — Мы как раз кофе пьем. Садись с нами.

— Нет, не беспокойтесь, спасибо. Я сначала выведу собак.

— Ничего, подождут! Пойдем попьем кофе.

Он уныло поплелся за ней в гостиную.

— Ох, погодка! — вздохнула она. — День за днем дождь, день за днем жара. Мы оба еле живы…

Вот уже три недели, как начался дождливый сезон.

— Заходи, садись. Бисквиты очень хорошие — американские; я вот только открыла коробку. Еще не отсырели.

— Значит, уехала, да, Накано? — сказал Роберт.

— Да, мистер Пью.

— И теперь ты можешь… — но Роберт не кончил фразы, как собирался: «И теперь ты можешь снова налечь на занятия». Он увидел его потрясенное лицо, увидел странную, серебром стертой монеты отсвечивающую бледность; заметил, как прыгает на худой шее кадык; почуял неопределимый и неотвязный запах горя. Тотчас он решил переменить тему; и Синтия сама по себе пришла к тому же решению.

— В Арашияме сегодня что-то интересное. Мы туда собирались. Это в храме, в горах. Ты не пошел бы с нами?

— Ой, правда, пойдем, — поддержала Синтия. — Нам без тебя и не найти. Ты ведь свободен?

Накано не ответил. Он пристально смотрел в чашку, которую перед ним поставили, и рот его кривился от подавляемых слез. Синтия встала. Она хотела положить руку ему на плечо, но тут он вдруг заговорил резким, странно осевшим, изменившимся голосом.

— Мистер и миссис Пью… Простите меня… — он провел языком по губам и повторил: — Простите меня. Помните, помните, весной мы писали — каждый написал — насчет мисс Уокер…

— Конечно, помним, — сказала Синтия. Она и думать забыла про три конверта, вот уже четыре месяца лежавшие у нее в столе; может, ей даже хотелось про них забыть, как хотелось забыть Бетти Уокер и разговоры о ней с Накано. В последнее время вся эта история сделалась ей противна, как она призналась Роберту, просто «тошнотворна», и он признался, что испытывает то же.

— Все мы вели себя недостойно, — решил он, — она, мальчик, мы с тобой. Не понимаю, что на нас нашло.

Накано вскочил, отпихнув стул так, что он чуть не повалился на бок.

— Пожалуйста, сделайте для меня одну вещь, — сказал он. — Мне стыдно, что я тогда так написал. Я хочу, чтоб вы не читали. Хочу, чтоб никто не читал. Это была не игра, я не должен был делать из этого игру. — Он помахал перед лицом рукой, отгоняя невидимую паутину. — Пожалуйста, отдайте мне мой конверт. Я его разорву.

— Пожалуйста, — сказала Синтия.

Она подошла к письменному столу, несколько секунд возилась с ящиком, покоробившимся за месяц сплошных дождей, потом достала три конверта. Взяв их в руки, она сразу поняла, что что-то неладно — конверты были расклеены. Кто-то их тайком вскрыл. Накано, Роберт, кто же еще? Потом ей в голову пришло естественное объяснение. Они сырые на ощупь, весь ящик пропах плесенью. Конверты сами расклеились от сырости в японский дождливый сезон. Ну конечно!

— Вот, — сказала она. — Тут все отстало. Наверное, они отсырели.

Она говорила так, как думала, как не могла не думать, она говорила правду; и все же она поняла, что и голос ее, и лицо выдают ложь. Роберт и то решил, что она врет, она потом насилу его разуверила.