Ласло Сенэш - Небо остается синим

Несколько секунд Марта сидела без движения. Поезд стучал все ближе, ближе, тоненько дребезжали оконные стекла. И тогда Марта, последний раз взглянув на Петра, схватила фонарь и выбежала из сторожки.

Комната погрузилась во тьму. Я стоял возле Петра, не в силах двинуться с места.

«Ты называешь себя разведчиком и знатоком человеческих душ. Ты жил среди этих людей. Что ты сделал, чтобы помочь им? А им нужен был совет. Они заплутались в сложном лабиринте жизни. Ты даже не поговорил с Петром, потому что в этот момент упала ничтожная страничка твоей рукописи…»

Эта мысль жгла мозг, не давала дышать.

Всю ночь с грохотом проносились поезда. И машинисты с удивлением провожали взглядом незнакомую женщину, безмолвно стоявшую на морозе с фонарем в руке.

Прибыл пригородный поезд. Словно нескончаемые ленты из шляпы фокусника, из вагонов потянулись пассажиры. Перрон вмиг заполнился людьми. Многие направились в ближайшую кофейню, и зал, несколько минут тому назад пустовавший, вдруг оказался переполненным. Молодцеватые офицеры, коммивояжеры, путешественники с шумом занимали столики. Всем хотелось отдохнуть после долгой утомительной тряски.

В углу, возле окна, два места остались незанятыми. К ним-то и пробирался светловолосый косматый юноша и тащил за руку такую же юную, как он сам, спутницу. С кошачьей ловкостью скользили они между столиками и наконец, победоносно смеясь, опустились на стулья, по милости судьбы оставшиеся свободными. Они даже не заметили, что с ними за одним столиком сидит женщина средних лет. Впрочем, девушка скользнула по ней взглядом, но, увидев ее безразличное, увядшее лицо, вздрогнула и придвинулась ближе к своему возлюбленному.

Они с аппетитом уплетали сосиски, то и дело прерывая еду взрывами беспричинного смеха.

Был конец лета. Раскаленный за день воздух лениво вливался в окно. Быстро темнело.

— Ой, не могу! — вдруг положив вилку, звонко рассмеялась девушка.

— Что с тобой, Эдит? — удивился молодой человек.

— Как вспомню, Дюри, ту столетнюю старуху, что гналась за нами с дубинкой, не могу удержаться от смеха!

— А что я мог поделать, если моей барышне хотелось отведать слив именно из ее сада?

— Можно подумать, что я просила тебя сорвать их! Я только посмотрела, какие крупные, спелые сливы!

— А все же она бросила свою дубинку, — проговорил Дюри. — Даже пробормотала что-то примирительное. Можете, мол, оставаться, раз вам так понравилось у меня. И добавила: какая прелестная парочка!

— Ну, этого она не говорила, — засмеялась Эдит. — Это ты выдумал…

— А разве плохая?

Их слова напоминали солнечных зайчиков — игривые, безмятежные, задорные…

— Зачем ты меня чуть не утопил сегодня? Не позови я на помощь девчонок, — говорила Эдит с нарочитой серьезностью, — еще неизвестно, чем бы все это кончилось. Я ведь плавать не умею.

— Бедняжка…

Эдит до сих пор ощущала прикосновение его сильных, уверенных рук, подхвативших ее в воде. На губах еще хранился вкус полуденного купанья, речной воды, горячего солнца. А потом пошел дождь. Грузные капли тяжело шлепались о речную гладь, вздымая веселые брызги. Но это не испугало купающихся. Эдит даже испытывала нежность к этим озорным каплям…

Окончив ужинать, они поднялись, так и не заметив, что третье место за их столиком давно опустело. В зале гудел и суетился народ. Эдит и Дюри ловко пробрались между столиками и вышли на улицу. Привокзальная площадь была пуста. Сквозь густую листву каштанов падал на землю яркий свет уличных фонарей. Шипя и отфыркиваясь, маневрировал паровоз. В небе сияли нетронутые, чистые звезды.

Они шли рядом молчаливые, взволнованные, счастливые, слушая безмятежную тишину летнего вечера.

— Мы ведь не обманем ту, столетнюю бабусю, с которой сегодня встретились в саду?.. — вдруг робко спросил Дюри и остановился, ожидая ответа.

Эдит ничего не сказала, только крепче сжала его руку.

— А что скажут твои родители?

— Отец без слов угадывает все мои желания, — уверенно ответила Эдит.

Как трудно было расставаться! Еще один взгляд, еще одно пожатие руки, еще один поцелуй…

Эдит уже переступила порог дома, а глаза, сердце еще хранили теплоту прикосновений родной руки, его нежность, его любовь. Больше они никогда не расстанутся. И вдруг твердые как железо слова отца:

— Не будет этого. Выбрось из головы! Не хватало, чтобы моя дочь вышла замуж за христианина, да к тому же еще голодранца!

Сначала она ничего не поняла. Массивный чеканный семисвечник, стоявший на отцовском американском бюро, двинулся на нее, поплыл. Она с трудом удержалась на ногах. Дышал из угла леденящим холодом новый несгораемый шкаф! Как объяснить отцу? Да, объяснить самую простую на свете вещь — ее любовь к Дюри? За что она любит его? Дюри есть Дюри. Этим все сказано. Он родился в христианской семье, и его крестили в церкви. Разве они виноваты в этом?

Эдит молчала. Шли минуты. И каждая минута молчания словно размывала пропасть между отцом и дочерью.

— Этот дом построен моим дедом. Наша религия — это та сила, которой мы обязаны всем: жизнью, богатством, покоем… — голос отца доносился из соседней комнаты.

Когда он вышел из кабинета? Он, видно, пытался втолковать что-то матери.

— На кого работает мой свечной завод? На моих единоверцев. Даже самый нищий еврей обязан купить к субботе свечи… И я должен все это предать, забыть только потому, что на пути моей дочери встал этот… Или мало женихов найдется для нее? При моих-то деньгах! Блондины, брюнеты, любой масти подберем! И чтобы больше ни слова об этом. Точка.

На другой день Эдит не выпустили из дома. Даже запретили спускаться во двор. Впрочем, первый день в неволе прошел незаметно. Она верила, что Дюри придет к ней. Но они встретились только во сне. Он вел ее за руку по свечным городам, мимо домов, построенных из свечей.

И на другой день то же самое. Они бродят с Дюри по полю, красному от огромных, распустившихся маков. (И снова это только сон!) Поднимается сильная буря, и Дюри исчезает. Эдит, задыхаясь, бежит по полю, ищет его и зовет: «Дюри! Дюри!»

Утро. С веретена времени смотан еще один день. А этой ночью ей приснилось, будто перед ней выросло множество несгораемых шкафов, и все они, оскалившись, глядели на нее и твердили: «Попробуй убеги, если можешь!»

Четвертый день взаперти. Две тетки зорко следят за каждым ее шагом.

Пятый день. Могла ли она поверить, что найдется такая сила, которая разлучит ее с Дюри? На дворе льет дождь, монотонный, тоскливый, безнадежный.

А вечером на шестой день отец внезапно уехал.

Чуть свет вскочила Эдит с постели, набросила платье и выбежала из дома. Ее никто не удерживал.