Прот. Савва Михалевич - От сокровищ моих

Со временем раны зажили и неприятное происшествие забылось. Больше подобные инциденты не повторялись. Только на следующую весну произошел неприятный случай, но совсем другого рода, заставивший Максима Серапионовича сильно поволноваться за своего питомца. Джой внял, так сказать, «властному зову природы» и удрал на прогулке на собачью «свадьбу». На свистки и команды хозяина не реагировал. Отсутствовал 6 часов. Все это время обеспокоенный Шустов пытался найти любвеобильного пса, но тот в конце концов вернулся сам, погавкал перед подъездом и был впущен внутрь, благо это случилось в субботу и хозяин был дома. С тех пор прошел год. Джой вел себя образцово и не повторял подобных выходок, но…опять была весна. В Москве очень много собак: и бродячих и имеющих хозяина, из них, по крайней мере, треть – «дамы» и не меньше половины из них пустуют в марте-апреле, оставляя пахучие метки, сводящие с ума четвероногих кавалеров сильнее, чем кавалеров двуногих французские духи. Джой заметался, уткнув нос в землю, и припустил галопом по улице, не обращая внимания на вопли хозяина. Через пару секунд он скрылся из виду. На этот раз Максим Серапионович не так уж и обеспокоился. На всякий случай он прошел несколько кварталов в направлении движения четвероногого «Ромэо», никого не обнаружил и вернулся домой. Из квартиры он позвонил на работу и отпросился, сказавшись больным. Затем он снова отправился на поиски Джоя, которые оказались абсолютно безуспешными. До ночи он еще дважды выходил на улицу, кричал, звал – все бесполезно. Скрепя сердце, около 12 часов ночи Шустов улегся спать. Ночью ему мерещились всякие страхи: то его любимца переезжала машина, то его заарканивали собаколовы, то трепала большая злая собака… В 6 часу утра Максим Серапионович выглянул на улицу, надеясь обнаружить спаниеля у подъезда – напрасно. Пол следующего дня прошло в бесплодных поисках. К обеду усталый и огорченный Шустов возвращался домой. У соседнего подъезда он увидел известного всему дому пенсионера Федорыча, сидевшего на скамейке в обществе старой сварливой псины пальмы. Этот Федорыч был огромный толстый старик, страдающий одышкой. Целые дни в любое время года он просиживал на скамейке под окнами своей квартиры и созерцал дворовую жизнь во всем ее разнообразии. Федорыч знал всех и вся. Пожилые люди из окрестных домов частенько сиживали рядом с этим дедом и накачивали его разнообразной информацией. У Федорыча была редкая в наши дни, почти аристократическая привычка: нюхать табак. Специального зелья для этой цели он достать не мог, поэтому потрошил дешевые сигареты, ссыпая содержимое в коробочку. Затем время от времени толстыми, как сардельки пальцами доставал щепотку, заряжал ею ноздрю своего громадного шишковатого носа и оглушительно чихал. Старушка Пальма после этого залпа начинала одобрительно стучать хвостом и перебирать лапами, чтобы через минуту снова впасть в летаргию, свернувшись под скамейкой у ног Федорыча. Максима Серапионовича Федорыч знал и уважал, помня еще его родителей. Не опускал случая с ним поздороваться, а то и перекинуться парой фраз. На этот раз Шустов сам приостановился у скамьи и, зная возможности собеседника, рассказал ему о своем горе». Ишь ты! Удрал значит? А чего удивляться! Весной щепка на щепку лезет. Придет, куда денется! Второй день говоришь? Это чего-то не то… Может поймал кто? Пес то красивый. Слушай, а может он пескарю попался? Слыхал про такого?» Пескарь был местный алкоголик лет под 60, из которых он не менее половины провел за решеткой. Поговаривали, что он ест собак и кошек. Как ни мало интересовался Максим Серапионович окружающим миром, слухи о Пескаре и его необычных кулинарных пристрастиях достигли его ушей. Он поморщился. Противная дрожь пробежала по плечам. «Федорыч! А где он живет?» «Пескарь то? Да тут, неподалеку». Старик назвал адрес. «У него только что и осталось: квартира, полуторка, как у тебя». Резко повернувшись, Шустов заспешил к своему подъезду. «Расстроился горбун. И то сказать, окромя как с псом ему и слова не с кем перемолвить» – подумал Федорыч, залезая в заветную коробочку за зельем и глядя на удалявшуюся крохотную фигурку.

Томительный день завершился, а от Джоя по-прежнему не было ни слуху, ни духу. Наутро максим Серапионович опять стал рано. Заставил себя выпить чаю с булкой, хотя душою ему было не до еды. Затем он открыл заветный ящик и вынул из него свое грозное оружие. На выходе из комнаты он ясно почувствовал какое-то жжение в спине, но не оглянулся, а махнув рукой, заспешил вон из квартиры. Пескарь жил в 10 минутах ходьбы в такой же «хрущобе», как шустов, но еще более старой и обшарпанной. Железная дверь в подъезде правда была, но задвижка на ней отсутствовала, вследствие чего дверь гостеприимно распахнулась, словно приглашая всех окрестных алкашей. Приглашение не оставалось без ответа, о чем красноречиво свидетельствовало состояние подъезда. Максим Серапионович поднялся на 3 этаж и позвонил в изуродованную перекосившуюся и облупившуюся дверь 23 квартиры – никакой реакции. Тогда он толкнул дверь, и она подалась, открыв взору крошечный смрадный коридор. Не без робости гость сделал шаг вперед. Другая застекленная дверь прикрывала проход в комнату, но ванная была открыта и в ней горел свет. Невыносимый смрад с силой ударил в ноздри, а ноги прилипли к полу, покрытому полужидким слоем грязи. Ванна на треть была заполнена вонючей водой, в которой стопками лежали разноцветные шкуры. С трудом сдерживая рвоту, пришелец двумя пальцами приподнял черную в завитках верхнюю шкурку. Под ней плавали другие: рыжие, белые, полосатые – большие и мелкие, последние, очевидно, кошачьи. Горбун отступил назад, вынул из кармана «ТТ» и передернул затворную раму, резким движением распахнул застекленную дверь, за которой открылась совершенно пустая, невыразимо грязная комната со стертыми полами почти без краски и с обрывками обоев на стенах. На секунду он замер в нерешительности, но тут из соседнего помещения послышалось нечто вроде хрюканья. За второй дверью в крошечной комнате на железной кровати без всяких признаков постельного белья, на залитом и засаленном матрасе, брошенным поверх просевших пружин, возлежал мертвецки пьяный субъект с недельной щетиной на опухшей роже. Весь его гардероб состоял из когда-то голубой, а ныне серой от грязи майки и «семейных» трусов в дырках. Он поднял круглую башку со смятыми и слипшимися волосами и тупо уставился на гостя блеклыми опухшими глазами. Промычав что-то нечленораздельное, Пескарь (это был он), снова уронил голову на матрас и захрапел. Максим Серапионович едва обратил внимание на хозяина, потому что до слуха его донеслось знакомое повизгивание, исходящее из запертой крошечной кладовки в углу комнаты. Рванувшись к ней, он быстрым движением распахнул дверцу. Серый крапчатый ком вылетел оттуда с радостным воплем и кинулся на грудь хозяину. Похудевший и вонючий пес снова и снова кидался в объятия хозяина и вмиг облизал ему лицо и руки. Спрятав «ТТ» в карман и схватив на руки свое сокровище, горбун отправился к выходу, но затем приостановился, повернулся к Пескарю и изо всех слабых сил дал ему пинка ногой, после чего поспешно вышел из смрадной квартиры на свежий воздух. По прибытии домой, Шустов наполнил миску Джоя до краев каким-то варевом и пока спаниель, давясь и чавкая, глотал ее содержимое, Максим Серапионович упал на колени перед материнской иконой и залился радостными слезами.