Александръ Дунаенко - На снегу розовый свет...

В марте у нас во дворе завыли коты. А, нужно отметить, что воют коты не от хорошей жизни. И не от того, что их, разномастных развратников, вдруг ни с того ни с сего потянуло на клубничку. Милая моя Чернушка, взглянув на календарь, высунула на улицу мордочку и как–то по–особенному мявкнула. И тут началось! Коты серые, белые с чёрными пятнами, дымчатые, полосатые, юные и уже в летах — сбежались к моей Чернушке женихи со всего света. Даже от директора школы, от Маркина, почти приполз его старый сиамский кот Маркиз с предложением лапы и сердца — авось чего обломится.

Должен со смущением признаться, что Чернушка в своих мартовских связях однолюбкой себя не показала. Хотя коту Маркина так ничего и не попухло. Мало того, что Чернушка при всех сказала этому ветерану труда чего–то обидное, ему вслед ещё смеялись все окружающие коты — беспородная мелочь. Он таких в молодости по дюжине валил одной лапой. А тут… Ничего, и к ним придет старость. Время, когда, если перед тобой возникает выбор — кошка или блюдечко молока, то кошку уже можно оставить и на потом.

Наши отношения с Чернушкой сохранились на прежнем уровне. Она по–прежнему ко мне ласкалась, старалась носиком прикоснуться к открытым участкам тела. Мы даже молча с ней разговаривали. Сидя на заборе и глядя мне прямо в глаза, Чернушка говорила: — Знаете, дядя Саша, эти коты… у меня с ними несерьёзно…

— Да, — так же молча отвечал ей я. — Я знаю.

Нужно верить в то, во что говорят женщины. А они должны верить нам. В основе у нас очень похожие тексты.

А кошек можно вообще не принимать во внимание. Мало ли чего они там наговорят!..

Чернушка окотилась в конце мая. Четверо котят — три мальчика и одна девочка. У меня уже стояло наготове ведро с водой, куда я насыпал ещё соломы. Одного котёнка, мальчика, оставил, остальных унёс в коридор и там побросал в ведро. Стараясь не смотреть, большим пучком соломы придавил сверху обречённый приплод и скорее ушёл обратно в дом.

Через дверь услышал крик, от которого заледенела кровь в жилах. Вернулся к ведру. Один котёнок выплыл и в ужасе барахтался среди соломы.

Нет, мама, вы не правы. Они всё понимают…

Я придавил котёнка сверху ещё одним пучком соломы и для верности выдержал паузу. Вот и ладненько. Тихо всё стало и спокойно.

Позже, уже ближе к вечеру, вышел с ведром в огород. Там с краю растёт молодой клён. Я выкопал ямку, опрокинул туда ведро. Хотел уже присыпать, как — случайный взгляд — я не хотел смотреть — чисто случайно глаза дёрнулись туда, в ямку. И… Там среди соломы лежали три человеческих младенца. Три трупика. Два мальчика и одна девочка. Да, два мальчика и одна девочка. Маленькие, но не зародыши — нет. Вполне сформировавшиеся человечки. Такие, как в родильном доме в самый первый день. Сморщенные, чуть похожие на старичков. Темноволосые. На личиках гримаски, как будто каждый из них вот–вот собирается заплакать. Маленькие, согнутые в коленках, ножки…

У меня на секунду всё поплыло перед глазами. Я сел прямо на землю, потом вскочил и бросился в дом, туда, к Чернушке.

Она спокойно лежала в картонном ящичке и кормила оставшегося своего детеныша. Обыкновенного полосатого котёнка. Чернушка лежала свободно, раскинув в стороны чёрные, в белых носочках, лапки, красиво приподняв голову. Когда я вошёл в комнату, она, как мне показалось, чуть напряглась. Она кошка — не человек, но она посмотрела на меня, как человек. Как женщина, которая узнала, что по отношению к ней совершено какое–то предательство. Может быть — даже преступление. Чернушка лежала, смотрела на меня, не мигая, через свои узкие вертикальные зрачки, и — то выпускала из передних лапок когти, вонзая их глубоко в мягкую подстилку, то — прятала их обратно.

Да нет же — котёнок у неё, котёнок! И те остальные… Что–то совсем у меня крыша стала ехать. Я повернулся и вышел из дома, обратно в огород, говоря себе, что всё это у меня от нервов. И даже не торопился — ведь я был абсолютно уверен, что мне померещилось, глупости — видимо, чего–то съел.

Но мне не удалось до конца себя в этом уверить. Как и убедиться в обратном: в огороде, возле опрокинутого ведра, крутились, облизываясь, две соседские собаки.

Я их прогнал.

Но ни в ямке, ни около неё уже ничего не было…

21 — 23 февраля 2006 г.

Я любил выпивать с Горбачевским. Работали вместе. Пили вместе. Обычное дело. Но это не было обыкновенное пошлое пьянство, чтобы просто залить мозги и потом покуражиться. Покуражиться я мог и без выпивки. Так было даже интереснее. Нет. Выпивка с Горбачевским — это был маленький театр, он же ресторан, он же — диспут, литературный вечер и пр. Заседания нашего маленького клуба пьяниц на двоих обычно происходили спонтанно. Расписание составлял случай.

Ну, вот — например. Собралась наша сотрудница, сослуживица Маринка Никитина среди лета поехать к своей подруге в гости в далёкий посёлок Батамша. Купила бутылку бальзама «Абу — Симбел». Дёшево. Вкусно. И сердито. Литр крепкого напитка. Пошли все вместе — я, Маринка и Горбачевский в обед на автобусную остановку. Кому куда. Мы с Горбачевским — по домам, Маринка — в гости. Шла, покачивая бёдрами, впереди нас. Туфли на шпильках. Платье тонкое, в обтяжку. На спине запредельный вырез.

И тут, прямо на ходу, пластиковый пакет с бутылкой выскальзывает из Маринкиных рук и с глухим звуком падает на жёсткий асфальт. Из–за нас всё это случилось. Шли, пялились на вырез — вот и ослабли у человека руки…

Бутылка счастливо разбивается. Я успеваю схватить пакет, в котором среди коричневых осколков плещется подарочный бальзам. Который настоян на тысяче и одной трав, и который нужно принимать для здоровья за полчаса до еды по двадцать капель.

Горбачевский ныряет куда–то в кусты и через секунду появляется с литровой банкой. Как будто он уже заранее её туда спрятал.

Или — под каждым кустом лежала литровая банка?

Мы аккуратно перелили бальзамчик из пакета в банку. Ни одна капля не пропала. Потому что мы постояли ещё ровно столько времени, пока последняя капля, провисев не кончике пакета неимоверно долго, не упала, наконец, в нашу посуду.

Маринка расстроилась, ушла. Про банку даже и забыла.

Положение было безвыходным. Нужно было срочно выпить пролитый бальзам. Чтобы он не пропал. Спасти продукт. Но — не делать же это посреди улицы. Мы же интеллигентные люди.

Горбачевский жил рядом.

Ещё с утра настроение было каким–то неопределённым. Тоска на работе. Начальник пришёл и сообщил ежемесячную новость: нужно написать планы, отчёты. От этого даже солнце будто бы стало светить не так и не с той стороны. До обеда все валяли дурака. Всё откладывали нудную процедуру на потом. Но планы и отчёты — это как необходимость посещать туалет. Сколько ни откладывай, а избежать нельзя никак. Потом прямо всё бросай — и делай.