Джером Бар - Супермен (сборник)

Все люди в трамвае были одеты в сильно поношенную одежду, вид имели усталый, а на их утомленных красных лицах можно было заметить лишь отпечаток какой-то тупой боли. Некоторые из них, исполнив какую-нибудь лакейскую работу, возвращались домой, а другим предстояло сейчас заниматься такой работой: мыть административные здания, сторожить отдаленные склады, стоять у двери туалета в театрах и ночных клубах. Почти каждый вез с собою какую-нибудь чепуху в пакетике; в этих коричневых бумажных пакетиках из-под дешевых фруктов лежали теперь свернутые чулки, поношенная одежда, грязные фартуки, рваные штаны, зачерствевшие бутерброды и пакеты тепловатого молока, которые будут выпиты в половине третьего ночи, во время перерыва.

По-видимому, лишь четверо подростков, стоявших на задней площадке, еще интересовались жизнью, но и они, в своих лоснящихся куртках и залепленных наклейками мотоциклетных шлемах, выглядели такими же помятыми и приземленными, как и все остальные.

Я глядел в зарешеченные окна трамвая и видел лишь безразличное лицо дождя.

Поездка эта казалась бесконечной. На остановках никто не выходил. Наоборот, в перегревшемся, душном и ярко освещенном салоне трамвая появлялись все новые и новые люди; от их одежды шел пар и запах мокрой шерсти, бедности и грязи. Они сонно покачивались, держась за белые поручни, на выщербленной поверхности которых оставались от этих прикосновений жирные пятна.

Крупная (примерно с меня) негритянка тяжело плюхнулась на сиденье и привалилась ко мне с бесцеремонностью сильно уставшего человека. Она широко расставила ноги, и колено ее, безвольно качаясь, то и дело толкалось о мое бедро. Юбка негритянки задралась, и я видел ее завернутые вниз чулки — по контрасту с ее темными ногами они казались неестественно светлыми и неприлично розовыми.

Я то и дело посматривал на кондуктора, чтобы дать ему понять, что я здесь чужой, не такой, как все, и к тому же незнаком с маршрутом. Кондуктор равнодушно смотрел на меня. «Я — до стадиона!» — громко сказал я, высунувшись из-за грудей негритянки. Он отвел от меня взгляд. Я прикрыл глаза и вновь увидел Сент-луисский институт исследования и лечения социальных заболеваний и общих болезней кожи. Трамвай с тяжеловесной неотвратимостью продвигался сквозь тьму.

Я думал о поединке. Достаточно ли я наелся? Какую стратегию изберет Жнец? Есть ли у меня хоть какая-нибудь стратегия? Правда ли, что Сэллоу — ангел смерти? И смогу ли я поговорить с ним до выхода на ринг?

Кто-то потряс меня за плечо.

— Вы маску уронили, — угрюмо сказал чей-то голос.

— А?

— Маску-то возьмите! — сказала негритянка. В ее большой коричневой руке моя маска из белого шелка казалась немного смешной и напоминала какую-то интимную деталь женского туалета.

— Спасибо, — сказал я, смутившись.

Потом я посмотрел вниз и увидел, что мой неуклюжий сверток раскрылся. Один конец шелковой накидки уже оказался в луже. В этот момент сидевший напротив меня старик, не вставая, нагнулся. Мне показалось, что сейчас он свалится с сиденья. Наконец он дотянулся до упавшего в лужу конца накидки и подал его мне. «Спасибо», — сказал я ему и нервно взглянул на кондуктора.

Он поднял вверх два пальца — это, очевидно, означало, что мне нужно проехать еще две остановки. Я встал. «Желаю приятно провести время», — хриплым голосом сказал старик. Когда трамвай остановился, я вышел, хотя знал, что это еще не моя остановка. «Эй!» — крикнул вслед кондуктор, но я уже ступил на тротуар. Я притворился, что не слышу, и пошел под дождем в направлении стадиона.

Переодеваясь, я обнаружил, что трусы и свертке успели намокнуть. Надо мною, на трибунах, разреженная дождем толпа болельщиков кричала на рефери. Этот крик не спутаешь ни с чем. Болельщики, несомненно, решили, что было нарушение, а рефери его не заметил. Да, этот странный звук был голосом негодующей массы, которая надежно ограждена от опасности и сознает свою анонимность и безнаказанность. Если бы принципиальность всегда и всем обходилась так дешево, кто из нас не стал бы святым?

Итак, я быстро переоделся, с трудом натянув на себя влажные трусы. Зашнуровал шелковые сапожки, надел маску и проверил, как она держится. Пряжкой скрепил на шее концы тяжелой шелковой накидки. Потом осмотрелся. У последнего шкафчика двое борцов-студентов уже вернувшихся с ринга, натирались мазью (причем мази они не жалели). Я подошел к ним.

— Извините, вы не видели Джона Сэллоу? — спросил я.

Они посмотрели на меня, потом — друг на друга.

— Перед нами человек в маске! — сказал один из них другому. — Том, выясни, чего он хочет.

Том подтянул свои кожаные штаны и повернулся ко мне:

— Чего ты хочешь, человек в маске?

— Ты не знаешь Джона Сэллоу? — спросил я. — У него сегодня должен быть поединок. Ты случайно его не видел?

— Конечно! Он пошел вон туда, — кивнул первый студент.

Я повернулся и пошел в туалет. Вскоре туда вошел один из студентов.

— Слушай, Том! — крикнул он. — Да вот же он, человек в маске! Он здесь!

— Отстань, — сказал я.

— Вот только маска у тебя неоригинальная, — не унимался студент.

— Отвяжись.

— Да ладно тебе, чемпион!

— Отвали.

Я вышел из туалета и вернулся к своему шкафчику. Там стоял Джон Сэллоу. На нем была спортивная форма; он опирался на деревянную скамейку ногою землистого цвета.

— Боголаб говорил, что ты собираешься серьезно потягаться со мною, — проговорил Сэллоу.

— Это будет мой последний поединок, — сказал я. — Больше я на ринг не выйду.

Это была правда. Я понял, что говорю правду, лишь после того, как произнес эти слова вслух. Слишком уж часто шел дождь. Слишком часто мне приходилось ехать на трамвае. И сидеть рядом с бедняками, от одежды которых идет пар. Медсестра с плаката до сих пор маячит у меня перед глазами. Ведь я никогда не забываю человеческих лиц.

Наверху раздались возбужденные крики и длительные громкие аплодисменты.

— Давай наверх! — сказал Сэллоу. — Тебя представят первым, а потом — меня. Любимец публики — это я!

— Слушай, — сказал я, — мне нужно с тобой поговорить.

— Наверху, — ответил Сэллоу. — Наверху поговорим.

Я поднялся ко входу ДД и стал рядом с двумя служащими в синей униформе. Несколько мальчишек, сидевших направо от входа, начали оборачиваться, чтобы взглянуть на меня. Они смеялись, шептались и указывали на меня пальцами.

Я стоял далеко от ринга, но хорошо видел, как одетый в смокинг распорядитель перелезает через канат. Потом он с торжественным видом вышел на середину ринга, по пути то и дело останавливаясь, чтобы рывком подтянуть за собой провод, который судорожно извивался при этом по обтянутому брезентом рингу. Он постучал ногтем по микрофону, и над стадионом раздался пронзительный металлический звук. Оправив свои манжеты и откашлявшись, распорядитель выдержал паузу. Трибуны наблюдали за ним с умеренным интересом. «Прежде всего я сделаю несколько объявлений», — сказал он. И рассказал о предстоящих поединках, читая имена борцов по бумажке, которую прятал в кулаке. Он произносил каждое прозвище со сдержанным торжеством и с той фамильярностью, благодаря которой все эти гротескные титулы звучали почти как настоящие имена. Затем он снова сделал паузу. Рванул за провод (словно хотел, прежде чем продолжить, вытянуть на ринг все, что только можно) и заговорил снова: