Александр Секацкий - Миссия пролетариата

Какими бы ни были по своим итогам результаты алкогольных проб – а по своим итогам наша жизнь и так плачевна, – они все же имеют известный смысл. Если Августин называл время текущим образом вечности, то измененные состояния сознания тоже есть образ чего-то большего – они как осколки архаических и экзистенциальных практик, когда-то создававших человеческое в человеке. Во всяком случае, они действительно дают нам определенного рода гарантию того, что человек не станет колесиком бесконечной машинерии социальных порядков. Алкоголь и другие медиаторы дают возможность добровольно выводить себя из строя, что в принципе недоступно никакой вещи, никакому механизму и, следовательно, является одним из первых атрибутов субъекта. Мы видим, что господство современного духа капитализма, дошедшее до маниакальной дисциплины времени, до дисциплины успеха и преуспевания, в ряде случаев становится более тревожным и гораздо более безумным, чем даже тотальное пьянство, не говоря уже об определенной культуре и иерархии пира в той мере, в какой они сохранились. Потому что наличие такой культуры, наличие сакральных, или изначально сакральных, а нынче непонятно каких пространств, в которые мы все же выходим, является гарантией против клонирования в самом шоковом смысле этого слова – против единообразия, против примитивно понимаемой пользы. Соответствующее положение дел точно отмечено в известной русской пословице: «Лучше пузо от пива, чем горб от работы».

Фармакологически измененные состояния сознания отличаются от экстазов и трансов, обретаемых посредством духовных медиаторов (психотехник), отличаются существенно большим разнообразием и обратимостью – вплоть до определенной точки, когда наступает усталость путешественника. Это своего рода пробы глубинного бурения, выхватывание фрагментов, часто приводящее к тому, что вслед за исчезновением паразитарной рефлексии наше самосознание легко утрачивает рефлексивную связность вообще. Человек устроен так, что не всегда может найти островок техники безопасности. Об этом размышляли многие мыслители и поэты, начиная с Хайяма: как застать мгновение между трезвостью и погружением в полное саморазрушение? Не вольны мы его продлить, хотя можем пройти не задерживаясь или задержаться. Просто человек устроен так, что испытывает тягу к измененным состояниям сознания. А если не испытывает, то ему же хуже, мы его с трудом и человеком-то называем. Если он, как белка в колесе, вращается в бесконечных машинах, попадая везде секунда в секунду, да еще и на секунду раньше, то мало сказать, что это подозрительно, – он нам кажется инопланетным созданием, лишившимся чрезвычайно важных и существенных вещей. Всем доступная, абсолютно демократичная и в то же время несущая в себе глубинную иерархию и аристократию практика медиаторов и выходов в измененные состояния сознания принципиально важна. Алкоголь, кстати, подобен гормональным впрыскиваниям тестостерона, которые согласно опытам Лоренца у доминирующих особей производят вспышку агрессивности, а слабые особи удаляются в свои невротические галлюцинации. Ничего радикально иного не происходит, но проявляется возможность открыть себя иного.

Именно раздаривание и растрата ближайшим образом связаны с этими сакральными практиками и состояниями сознания, и, конечно, пир – сохранившаяся древнейшая клеточка потлача в нашей сберегающей экономике. Надо посмотреть, в чем большее безумие – в бесконечном откладывании на потом и накоплении, которое никогда не будет предъявлено к проживанию, или в непомерной растрате, которая может, конечно, вызвать массу критики в духе: «Зачем же ты так себя не жалеешь?»

Модус растраты и раздаривания, связанный с измененными состояниями сознания, все равно позволяет нам презентировать лишь то, что в нас уже есть. Петру Первому приписывают известное изречение: надлежит говорить не по бумажке, дабы дурость каждого видна была. Мы можем его перефразировать и сказать, что нигде она так не видна, как в наших пирушках, в измененных состояниях сознания, ибо если есть тебе что сказать, то и будешь выслушан, а если нет ничего, то никто тебя не спасет. Таким образом, перед нами не просто растрата, а один из способов самопрезентации, попытка предъявить себя в реальном времени, поскольку узурпировавшее реальность календарное и циферблатное время в этом случае снимается. Мы от него дистанцируемся и предъявляем то, чем располагаем, то, что каким-то образом стало частью нас самих, частью аналитического круговорота наших размышлений и сомнений. Снимаются преграды, мешающие нам сказать самое главное. Обычно приходится очень долго говорить о погоде, не перепутать деверя с шурином, но когда мы от всех формальностей уходим, тогда чем располагаем, то и высказываем. До тех пор, пока медиатор не переходит на нечетные этапы своей работы, возникает короткий, совершенно удивительный участок содружества Логоса и Бахуса, который на самом деле и соответствует понятию «роскошь человеческого общения». Участок действительно короткий, но он существует, и любое философствование как таковое обязательно пробует себя на этом участке. В противном случае оно вообще не может состояться.

Есть еще один очень важный момент принудительности в общеобразовательной практике измененных состояний сознания. Если в компании находится кто-то, наиболее радикально настроенный, его точка зрения всегда побеждает. Это поразительно, ведь интеллектуальный уровень любой тусовки тяготеет к уровню самого примитивного участника, а здесь, наоборот, фиксация осуществляется по самой высшей планке. Остальные просто чувствуют какой-то уровень онтологической принудительности, заставляющей последовать за этим решительным примером самопожертвования. Ясно, что подобное чувство апеллирует к архаическому принципу. Хотя мы и дорожим своим местом в расписаниях повседневности, но тем не менее не откажемся и от ситуации пира. Место пира нам ничто не заменит.

Почему все же мир устроен так, что мы испытываем тягу к измененным состояниям сознания примерно в той же мере, в какой и устремленность к другому? Алкоголь вводит регулятор переключения не менее важный, чем сон. Декарт, как известно, считал сон моментом нашего исчезновения, когда только Господь нас сохраняет, а не мы себя сами. Это провал, обусловливающий нашу неукорененность в этом мире, нашу неавтономность, несуверенность и несамодостаточность. А Левинас, наоборот, полагает, что только возможность отключить работающий режим сознания порождает «я». Если в какой-то момент можно погрузиться в сон и отключить всю непрерывно транслируемую данность, то именно тогда, совершенно беззаботно по отношению к тому, случится пробуждение или нет, мы можем говорить о себе в первом лице. Я думаю, он был совершенно прав, потому что только возможность выхода из состояния навязанной, пусть даже высшей данности вводит новое измерение в мире – бытие от первого лица. В противном случае такое бытие становится излишним. Конечно, я могу подтвердить существование существующего, когда мыслю и постигаю устройство сущего, но подтвердить существование «я» возможно, лишь когда я могу от этого отключиться, а потом подключиться вновь, хотя вот это уже не гарантировано. Режим перехода к измененным состояниям сознания примерно такого же порядка.