Кэти О'Нил - Убийственные большие данные. Как математика превратилась в оружие массового поражения

Благодаря этому подходу мы чувствовали себя в безопасности – по крайней мере, в относительной безопасности. Я помню грандиозное событие, когда мы торжественно встречали архитекторов здания, которое вот-вот должно было рухнуть. Фирма приветствовала Алана Гринспена, бывшего председателя Федеральной резервной системы, и Роберта Рубина, бывшего министра финансов и председателя Goldman Sachs . Рубин в 1999 году настоял на пересмотре закона Гласса – Стиголла, принятого еще в эпоху Великой депрессии. Отмена закона, запрещавшего банкам заниматься инвестиционной деятельностью, запустила в течение последующего десятилетия настоящую оргию спекуляций. Банки и раньше могли генерировать кредиты (многие из которых были ничем не обеспечены) и предлагать их клиентам в форме ценных бумаг. Это не было чем-то необычным и могло рассматриваться как одна из банковских услуг. Однако теперь, когда закон Гласса – Стиголла был отменен, банки могли – и иногда пользовались этой возможностью – играть против тех самых ценных бумаг, которые продавали своим клиентам. Это создавало огромные риски – и бесконечный инвестиционный потенциал для хедж-фондов. В конце концов, мы ставили на движение рынка, вверх или вниз, и движения эти порой были весьма бурными.

На приеме в фонде Шоу Гринспен предупредил нас о надвигающихся проблемах с ипотечными ценными бумагами. Это воспоминание преследовало меня, когда я осознала через пару лет, что Рубин, который в то время работал в Citigroup , играл решающую роль в комплектации огромного портфеля этих самых токсичных контрактов, что и послужило основной причиной, по которой Citigroup позже пришлось предоставить финансовую помощь от государства – то есть за счет налогоплательщиков.

Рядом с этими двумя сидел протеже Рубина и наш временный партнер Ларри Саммерс. Он вслед за Рубином пришел работать в Министерство финансов, а затем стал президентом Гарвардского университета. Однако Саммерс не смог наладить отношения с преподавательским составом. Отчасти профессора ополчились на Саммерса после его заявления, что малое число женщин-ученых в математике и других точных науках – это, возможно, следствие генетической неполноценности, или, как он сформулировал, «неравного распределения врожденных способностей».

После того как Саммерс ушел с поста президента Гарварда, он оказался в фонде Шоу. И я помню момент, когда наш основатель Дэвид Шоу обратился к этой престижной троице и пошутил, что перемещение Саммерса из Гарварда в D. E. Shaw можно считать «продвижением по карьерной лестнице». Потому что рынки могут бурлить, но фонд Шоу все равно остается на вершине мира.

Однако по мере углубления кризиса партнеры D. E. Shaw слегка растеряли свою самоуверенность. В конце концов проблемные рынки оказались взаимосвязанными. Например, уже циркулировали слухи об уязвимости банка Lehman Brothers , который владел 20 % фонда D. E. Shaw и осуществлял многие из наших трансакций. Чем больше раскачивались рынки, тем менее спокойной становилась обстановка в офисе фонда. Мы могли анализировать и производить расчеты самым лучшим образом, но что, если устрашающее завтра не будет похоже ни на один из вчерашних дней? Что, если это завтра принесет что-то совершенно новое и иное?

Это не могло не беспокоить, потому что математические модели, по сути своей, основаны на прошлом опыте – и на предположении, что паттерны будут повторяться. Но прошло совсем немного времени, и группа фондовых акций ликвидировала свои активы – и весьма высокой ценой. Затем прекратился активный набор на работу новых аналитиков (в результате которого я когда-то оказалась в этой фирме). Хотя люди еще пытались подшучивать над этой новой атмосферой, чувство страха неуклонно нарастало. Всеобщее внимание было сосредоточено на секьюритизированных продуктах, особенно на ценных бумагах с ипотечным покрытием, о которых нас предупреждал Гринспен.

В течение десятилетий ипотечные ценные бумаги были символом отсутствия риска. Они были скучными финансовыми инструментами, которые как отдельные люди, так и инвестиционные фонды использовали, чтобы разнообразить собственные портфели (идея заключалась в том, что разнообразие инструментов может нейтрализовать риски). В каждом ипотечном кредите есть потенциал дефолта: владелец дома может объявить о банкротстве, и это значит, что банк не вернет себе выданные в кредит средства. На другом конце шкалы находится ситуация, когда заемщик выплачивает ипотеку раньше положенного, обрывая тем самым череду платежей с процентами.

И вот в 1980-е годы инвестиционные банкиры начали скупать тысячи ипотечных кредитов и объединять их в ценные бумаги – некоего рода гарантию, то есть инструмент, который выплачивает регулярные дивиденды, зачастую раз в квартал. Некоторые из владельцев домов, конечно, обанкротятся, зато остальные удержатся на плаву и будут продолжать выплачивать свои ипотеки, организуя постоянный и предсказуемый денежный поток. Со временем это превратилось в целую индустрию – столп, на котором держались рынки долгосрочных капиталов. Эксперты группировали ипотеки по разным классам или траншам. Некоторые считались абсолютно надежными. Другие были более рискованными – и имели более высокий процент. У инвесторов были все причины для уверенности, поскольку агентства, оценивающие кредитные риски, такие как Standard & Poor’s, Moody’s и Fitch , изучали также и эти ценные бумаги и классифицировали их по рискованности. Они считали такие бумаги разумными инвестициями.

Однако вспомним о непрозрачности. Инвестор не знает о качестве ипотеки в ценных бумагах. Единственный взгляд, который был ему доступен, был взглядом на рейтинг, составленный аналитиком. А этот аналитик получал деньги от тех самых компаний, чьи продукты он оценивал. Нет нужды говорить, что ипотечные ценные бумаги оказались идеальной платформой для мошенничества.

Если хотите метафору, то вот вам одна из наиболее распространенных: это сосиска. Представьте себе, что ипотечные кредиты – это кусочки мяса разного качества, а ипотечные ценные бумаги – связки сосисок, изготовленных из соединения всех этих кусочков и добавления сильно пахнущих специй. Конечно, сосиски могут отличаться по качеству – и нам сложно определить по их внешнему виду, что у них внутри, но штамп Министерства сельского хозяйства, подтверждающий, что их можно есть, развеивает наши тревоги.

Как узнал весь мир чуть позже, ипотечные компании получали огромную прибыль во время ипотечного бума, одалживая людям деньги на дома, которые те не могли себе позволить. Стратегия заемщиков была простой: оформить заведомо непосильную ипотеку, а затем продать получившуюся ценную бумагу – сосиску – на бурно растущем рынке ипотечных бумаг. В одном особенно вопиющем случае сборщик клубники по имени Альберто Рамирес, получавший всего 14 тысяч долларов в год, умудрился взять в ипотеку дом за 720 тысяч в Ранчо-Гранде, Калифорния. Разумеется, брокер Рамиреса уверил клиента, что тот сможет перекредитоваться через несколько месяцев, а затем обменять дом на более дешевый и вдобавок еще получить чистую выгоду. Несколько месяцев спустя Рамиресу пришлось объявить дефолт по кредиту.