Александр Братерский - Открытый (в)опрос. Общественное мнение в современной истории России. Том I

Но и тогда, в период короткого андроповского правления (1982–1984), дело ограничилось лишь словесными заявлениями нового лидера о необходимости видеть общество в реальной динамике, со всеми его возможностями и нуждами. В этот период даже решения партийных форумов принародно утрачивали свою силу. Доклад К. Черненко на июньском пленуме ЦК КПСС (1983), посвященный вопросам идеологической работы партии, включил в себя долгожданное признание в том, что «в современных условиях назрела необходимость создания специализированной системы изучения потребностей, мнений и настроений трудящихся масс, опирающейся на специфические методы выявления и анализа общественного мнения и позволяющей получать по любому вопросу, в любой момент представительную и в масштабах всей страны информацию» [24] Материалы Пленума Центрального Комитета КПСС, 14 июня 1983 г. М., 1983. .

Более того, Пленум признал необходимым создать Всесоюзный центр изучения общественного мнения и поручил Академии наук СССР и Академии общественных наук при ЦК КПСС внести предложения по организации этого центра [25] Там же. С. 79. . В реальности политической воли и желания создавать новую демократическую институцию у лидеров партии не было. 8 сентября 1983 г. в ЦК КПСС были приглашены шесть ведущих социологов страны: Б. Грушин, Ю. Замошкин, Э. Клопов, Н. Лапин, В. Шубкин, В. Ядов. Перед ними была поставлена задача: подготовить до конца месяца проект постановления Секретариата ЦК КПСС о создании ВЦИОМа. Работали как каторжные в стенах Отдела науки ЦК и под «присмотром» работников Отдела. 27 сентября группа завершила свой труд. Авторов вежливо поблагодарили за работу, отметили ее высокое качество и выразили ритуальное пожелание, чтобы социологи завершили свой труд на заключительном этапе подготовки партийного документа [26] Открывая Грушина / Ред. – сост. М. Е. Аникина, В. М. Хруль. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2010. С. 477–479, 482. .

Открытие ВЦИОМа от «холостого выстрела» 1983 г. отделяли целых четыре года. В действительности же даже сложившийся к тому времени законопослушный социологический истеблишмент не получил никаких намеков о начале действий в направлении демифологизации, не говоря уже о прямых указаниях. По этой причине многие публикации продолжали «обслуживать» миф, сохраняя апологетический стиль брежневской эпохи. Что касается самих исследователей, то они в своей массе оставались поделенными на тех, кто был готов взять на себя риск и сделать шаг в сторону более честного, непредвзятого анализа жизни страны, и тех, кого брежневские порядки устраивали.

Постепенно слова лидера партии стали утрачивать былую власть над людьми. Но воспользоваться безволием и бездействием власти социология тогда не смогла, будучи прочно удерживаемой от своевольных поступков тремя «якорями» – верой в «социализм с человеческим лицом», отсутствием свободы научного творчества и поиска, контролем со стороны партии и государства. «Выбирать» эти «якоря» оказалось делом непростым, требующим времени, особых усилий и, конечно же, благоприятных социальных условий. Однако их наступление откладывалось, ибо сущность власти оставалась неизменной [27] Фирсов Б. М. История советской социологии: 1950–1980-е годы. Очерки. 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2012. С. 301. . «Относительно спокойный период застойного времени в 70-е годы сменился фазой явного кризиса после начала афганской войны. На данной стадии выявилась едва ли не самая главная слабость социально-политической системы, достигшей апогея своего развития, – ее невоспроизводимость. Неспособный к обновлению режим дряхлел вместе со своими лидерами» [28] Левада Ю., Ноткина Т., Шейнис В. Секрет нестабильности самой стабильной системы // Погружение в трясину (Анатомия застоя). М.: Прогресс, 1991. С. 15–30. .

За многие годы советской власти все было сделано для того, чтобы лишить общественное мнение главной социальной роли – быть одной из ветвей, институтом народовластия в обществе. Политическую культуру населения осознанно держали на очень низком уровне. Напомню, многие рабочие и служащие Ленинграда, с 1970-х годов числившегося по историческому реестру «колыбелью революции», не понимали важности и не принимали ряда политических прав и свобод, декоративно вписанных в «брежневскую» Конституцию. Вот где беда! Им представлялись достаточными привычные права на труд, отдых, образование, медицинское обслуживание и пенсионное обеспечение в старости.

Желание включить социологическую информацию в контуры партийного и государственного управления было делом вполне естественным для профессиональных социологов. Однако власть, вместо того чтобы использовать данные социологического анализа для принятия решений, канализировала социологическую энергию в область «управления» образом жизни (объектом, не поддающимся непосредственному управляющему воздействию), а также в такую мистифицированную область, как социальное планирование, где главную роль играло «жонглирование» социальными показателями. Этим не зачеркивается полезная деятельность возникшей в 1970-е годы «заводской» и «хоздоговорной» социологии. Речь идет о другом. Научно обоснованное управление обществом с помощью социологических данных не было целью власти [29] Фирсов Б. М. История советской социологии: 1950–1980-е годы. Очерки. 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2012. С. 331. .

Она больше всего боялась болезненности соприкосновений с реальностью. Уберечь себя от необходимости изменять status quo – значило призвать на помощь все ту же Идеологию, которая в этой ситуации, как образно пишет А. Алексеев, предъявила на Социологию свои законные «родительские» права: попрыгала, доченька, – давай обратно в «лоно»! [30] Алексеев А. Н. Драматическая социология (Эксперимент социолога-рабочего). М.: Изд-во Ин-та социологии РАН, СПб. фил., 1997. Кн. 1–2. С. 193. Движение в сторону Идеологии знаменует собой последнюю фазу развития социологии.

В итоге прорыв социологического сообщества к реальности, который только и мог обеспечить нормальные условия функционирования и развития социологической науки, не состоялся. В начале 1980-х годов сложилась следующая картина: «…академические ученые остаются с убеждением, что они еще имеют дело с Реальностью; социальные планировщики тщатся считать себя Учеными; идеологические пустобрехи мнят себя управителями общественных процессов; кто-то и впрямь ближе к Науке, чем к Управлению, кто-то ближе к Управлению, чем к Идеологии, только к Реальности уже никто не ближе, чем к чему-либо другому…» [31] Там же. С. 193–194. .