Елена Рождественская - Биографический метод в социологии

Не будучи удовлетворенными такой радикальной позицией, мы предпринимаем здесь попытку концептуально проинвентаризировать коммуникативный процесс нарративного интервью , нацеленного на реконструкцию биографии. При этом наши герменевтические ожидания, по-витгенштейновски, связаны с контекстом ориентированного на взаимопонимание действия, соответственно нас будут интересовать универсальные характеристики системы референций для пары интервьюер – рассказчик : нарративная организация временнóго ряда событий, квалификация нарративных событий и система их отбора, риторические усилия рассказчика по прояснению контекстуальной зависимости и временнóй ориентации в рассказе. Предпринимаемая попытка построения концептуальной модели в итоге представляет собой ступень к обоснованию нарративной идентичности как результата коммуникативного процесса интервью. Такая постановка исследовательской задачи предполагает позицию последовательного отказа от онтологического статуса идентичности, производимой в рамках нарративного биографического интервью, и переориентирует в направлении квалификации нарративных усилий рассказчика по созданию форм самообоснования, упорядочивающих жизненный опыт и преодолевающих несвязность биографических событий.

Прежде всего проясним понимание нарративного подхода к анализу коммуникативной формы рассказывания/повествования. Под нарративное подпадает широкий круг повествовательных форм – роман, анекдот, пиаровская легенда фирмы, история драматического старта в болезнь и т. д. Различаемы литературное рассказывание (в письменной форме литературы), конверсационное рассказывание (в устной форме повседневных разговоров) и институциональное рассказывание (в функциональной связи с запросами социальных институтов). Понятие нарратива отсылает, по мнению С. Зенкина, скорее, к идеологически ответственному повествованию, в котором акцент делается не на событие рассказывания, а на сами рассказываемые события, на «историю», которая как-то сама собой упорядочена еще до текстуального изложения [Зенкин, 2003].

Широко разработанное в литературоведении понятие нарративности в классической традиции основывается на признаках коммуникативной структуры – на присутствии рассказчика/нарратора и повествуемого мира, т. е. опосредствованности этого мира [Шмид, 2003, с. 12]. В структуралистской парадигме признаком нарративности является не столько структура коммуникации, сколько признак структуры самого повествуемого. Примером систематического описания нарратива может служить предложенная модель В. Тюпы: «Он являет собой текстопорождающую конфигурацию двух рядов событийности: референтного и коммуникативного» [Тюпа, 2002, с. 8]. Тем не менее она оставляет открытым вопрос о сути событийности как таковой.

Итак, нарративные тексты обладают темпоральной структурой и излагают некую историю, подразумевающую событие. Что есть событие ? В первом приближении – изменение исходной ситуации вовне (естественные, акциональные и интеракциональные события) и внутри (ментальные события). С точки зрения Ю. Лотмана, под событием понимается «перемещение персонажа через границу семантического поля» [Лотман, 1970, c. 282]. Это могут быть прагматические, топографические, этические, психологические, познавательные и прочие границы, переход которых нарушает норму, миропорядок. Оппозициональность исходной и получившейся через событие ситуации предполагает ряд условий, благодаря которым можно говорить о полноценном событии. В. Шмид предлагает, – вслед за В.-Д. Штемпелем – в качестве признаков событийности : его фактичность или реальность; результативность , включая релевантность, непредсказуемость, консекутивность (как прозрение, перемена взглядов), необратимость, неповторяемость [Шмид, 2003, c. 16–18]. Тем самым структуралистское понимание событийности включает в нарративные тексты событийно-динамические процессы в отличие от описательных текстов, транслирующих статическое состояние или циклические, рутинно повторяемые процессы, классификации, типологии, рассматриваемую среду.

Для социологического подхода, в отличие от литературоведения, ввиду нацеленности на анализ социальных практик, действий, интеракций остается актуальным вопрос об онтологичности события: насколько мыслимо и употребимо понятие «реальные события», как референты породившей их реальности, первичные и независимые по отношению к нарративному дискурсу рассказа о произошедшем. Нам близка позиция деонтологизации, представленная в том, что «событие рассматривается как герменевтический конструкт для преобразования недифференцированного континуума сырых данных опыта или воображения в вербальные структуры, которые мы используем для того, чтобы говорить об опыте в наших повествованиях и таким образом его осмысливать» [Трубина. Нарратология…]. Переход от опыта к истории через событие Т. Шуман описывает так: «Истории, опыт и события есть различные сущности. Грубо говоря, опыт есть поток перекрывающих друг друга действий, которые образуют повседневную жизнь . События, в отличие от опыта, обладают потенциально идентифицируемыми началами и концами. Истории обрамляют опыт как совокупность событий. Истории есть одна из форм, которые преобразуют опыт в очерченные единицы с началами, концами и кульминациями, а события есть одни из таких очерченных единств. История есть представление события, поделенного на последовательно выстроенные единицы» [9] Цит. по [Трубина. Нарратология…]. . Таким образом, под событием понимается способ категоризации опыта и его последующей дискурсивизации как оречевления.

Последовательность этих процедур – когнитивной, а затем вербальной – «предполагает бессознательную сегментацию разрозненного континуума опыта на когнитивные единицы, которые мы называем «событиями». Вторая операция – лингвистическое кодирование этих событий как последовательности предикатов и, в конце концов, различных типов предложений с целью «линеаризации» и «перспективизации», т. е. внесения в события некоторого порядка и связности, изображения их конфигурации в осмысленном виде» [Трубина. Нарратология…].

Таким образом, отобранное для повествования событие представляет собой лишь сырой материал, подлежащий дальнейшей переработке с помощью нарративных операций . В этой связи возникает вопрос о логическом различении уровней переработки повествовательного материала, занимавший умы русских формалистов (В. Шкловский, Л. Выготский, М. Петровский) с их дихотомией «фабула – сюжет» и представителей французского структурализма (Р. Барт, Ж. Женетт) с их различением истории и дискурса . Мы воспользуемся четырехуровневой моделью В. Шмида [Шмид, 2003, c. 158–159] как примиряющей двухвалентные значения фабулы – сюжета и истории – дискурса. Кроме того, она перекликается с усилиями социально ориентированных нарративистов, имена которых более знакомы сторонникам качественного подхода (а именно W. Labow, J. Waletzky, F. Schuetze, W. Fischer-Rosenthal и др.).