Иван Чихарев - Политическая наука № 4 / 2012 г. Мировая политическая динамика

2. Экономические интересы Евросоюза в его сотрудничестве с Россией. Здесь на одной чаше весов – выгода от совместных проектов, связанных с освоением и эксплуатацией природных ресурсов, все еще сравнительно дешевой рабочей силой и малоосвоенным обширным рынком. На другой чаше – соображения конкуренции, поиски преимуществ, стремление сбить цены на энергоносители, а также слабое знание (или неприятие) особенностей российской культуры и несовпадение ценностей в этой сфере. Влияют также упорное отстаивание российской стороной своих собственных интересов, все еще несовершенное законодательство России в сфере прямых иностранных инвестиций, коррупция в среде российского чиновничества. Наконец, важный фактор – общее ужесточение глобальной конкурентной среды, мировой финансово-экономический кризис… Отсюда геополитизация и идеологизация не только экономического соперничества, но и экономического сотрудничества.

3. Относительное укрепление России не позволяет игнорировать ее опасения, связанные с приближением этого по-прежнему преимущественно военного блока к ее границам. Поглощение альянсом Грузии и Украины пришлось отложить на неопределенное время после кавказского кризиса в августе 2008 г. Это также стало дополнительным стимулом для критики «агрессивной», «имперской», «милитаристской» и т.п. политики России в ближнем зарубежье [см. об этом: Brigot, 2000, p. 553].

4. Еще один из факторов, объясняющих ценностно-идеоло-гические приоритеты геополитики ЕC, состоит в том, что геополитические центры не могут абстрагироваться от влияния интересов финансирующих их различных кругов политического и делового мира стан Евросоюза.

Вышеотмеченные общие для ЕС факторы дополняют польские «особые» интересы:

а) раскол между «старой» и «новой» Европой существует и по линии практической геополитики: если Франция и Германия ориентируются на создание независимого от США военного и политического центра, то Польша стремится вместе с Англией играть роль верного союзника Америки в Европе, в том числе и в отношениях с РФ. Поэтому не случайны заявления ее руководства, что Польша за время своего председательства в ЕС будет создавать фонд международной солидарности, который займется продвижением демократии в других регионах мира;

б) геополитика Польши призвана повысить статус страны в ЕС. Польша небезуспешно позиционирует себя как «главного специалиста ЕС» по новым независимым странам и России, с мнением которого Брюссель должен считаться в своей внешней политике;

в) помимо союза с США и повышения своего статуса в ЕС Польша стремится играть роль самостоятельного игрока – лидера Восточноевропейского региона. Подобные амбиции связаны с мифами мессианства и убеждением в том, что достижение данной цели возможно только при условии вытеснения из этого региона России. «Официально европейские политики и чиновники всегда гневно отвергали предположения о том, что данный институт направлен на ослабление роли России, но ни малейших сомнений в этом не было ни у кого. Чем и была обусловлена негативная реакция Москвы» [см.: Лукьянов, б.г.];

г) лимитрофная преемственность польской практической геополитики, которая, по мнению российских ученых, проявляется и в новых условиях Европы начала 1990-х годов, «с той лишь разницей, что тогда Польша была лимитрофом Франции, Англии и Ватикана, а в настоящее время – США. Польша выступает восточным форпостом НАТО в Европе, являясь одновременно инструментом и субъектом дестабилизации и напряженности» [Бухарин, Ракитянский, 2011, с. 32];

д) российско-польские отношения отягощены грузом взаимного недоверия, связанным с «неоднозначным» историческим наследием. Как пишет А.С. Запесоцкий, «…когда на Западе возобновляются разговоры об исконной дикости и непредсказуемости России, в нашей стране находятся желающие вспомнить диких крестоносцев, предавших огню и мечу христианский Константинополь. Когда Польша поднимает вопрос о расстреле своих офицеров в Катыни, в России вспоминают о массовом убийстве пленных красноармейцев на заре существования Советского государства» [Запесоцкий, б.г.];

е) особенности менталитета польской политической и интеллектуальной элиты. Российские политические психологи в психологическом портрете польской элиты выделяют «три исторически сложившиеся и в настоящее время актуализированные, наблюдаемые психологические доминанты: истероидную, психопатическую и психоастеническую . Они находятся в сложном диалектическом взаимодействии, рекомбинируясь и реактивируясь при изменении внутренних и внешних политических и экономических условий». [Бухарин, Ракитянский, 2011, с. 107–108] 9 9 Стоит заметить, что, как подчеркивает в Предисловии к книге политический психолог А.И. Юрьев, речь идет о специальной психологической терминологии, в которую авторы не вкладывают упрощенного, «уличного» смысла [Бухарин, Ракитянский, 2011, с. 13]. .

Возникает вопрос: возможно ли преодоление крайностей, мифов, идеологем и стереотипов в практической геополитике Польши в отношении России, хотя бы на том уровне рациональности и прагматизма, который свойствен для ЕС? Действительно ли достаточным условием выстраивания конструктивных взаимодействий может оказаться переход от традиционной идеологизированной геополитики к геоэкономике? [Бирюков, Савин, 2010, c. 61].

Нынешнее потепление польско-российских отношений – если не согласиться, что оно носит не зависящий от польского правительства и, следовательно, временный характер [Корейба, 2011, c. 74], – дает некоторые основания для осторожного оптимизма. Вместе с тем следует учитывать, что для его развития от Варшавы потребуется, в частности, сближение Восточного партнерства с действительно равноправным партнерством ЕС – Россия и Польша – Россия (о «добавленной стоимости» подобного сближения для Польши [см.: Мальгин, 2011]). Насколько реально подобное сближение, принимая во внимание давление исторической памяти и многовековой мифологизации польского менталитета 10 10 Как считает Я. Корейба, «…пока историческая память не подвергнется масштабной эволюции (а для этого нужна смена нескольких поколений), парадигма отношений [Польши] с соседями вряд ли может существенно поменяться» (Корейба, 2011, с. 74]. , покажет будущее. Однако уже сегодня ясно, что, как пишет Л. Сыкульски, «безопасность польским гражданам наверняка не обеспечит авантюрная политика вбивания клина между странами Западной и Восточной Европы, а также политика, направленная на конфронтацию ЕС и России» [Сыкульски, 2011].

На наших глазах происходят стремительные и радикальные изменения в глобальной архитектуре безопасности, во всей структуре миропорядка. Современный кризис европейского и всего мирового порядка, новые вызовы (в том числе в экономике, финансах, энергетике) требуют не конфронтации и «раскапывания» прошлых обид и трактовки с этих позиций современных событий, трудностей и проблем. Они требуют от всех субъектов международной политики углубленного диалога и совместных поисков решений, от адекватности содержания которых будет зависеть и общее будущее.