Новелла Матвеева - Песни русских бардов. Серия 4

Лишь видны вдали хребты туманной сьерры.

Ах, как тихо, тихо в мире,

Лишь порою из-под мула,

Прошумев, сорвется в бездну камень серый.

Тишина, лишь только песню

О любви поет погонщик,

Только песню о любви поет погонщик,

Да порой встряхнется мул

И колокольчики на нем

И колокольчики на нем зальются звонче.

Из дальних стран пришел бродяга-нищий

И все бродил по улицам Мадрида,

Но не просил ни крова он, ни пищи,

Он только пел, он только пел,

Пел для тебя, старый Мадрид.

При первом слове той чудесной песни

Склонилась девушки со всех балконов,

Весь город ожил, улицы воскресли,

Смеялся, плакал и вздыхал,

И вздыхал старый Мадрид.

Где были вы, где были вы, сеньор, все эти годы

Где прятали ваш голос, ваши песни?

И неужели музыка свободы

Всех песен вам дороже и милей? —

Я был в изгнаньи под холодным солнцем,

Но не жалел, что полюбил свободу.

Кому, кому дано за родину бороться,

Тот чаще всех, тот чаще всех

Живет в разлуке с ней.

И снова, снова трогал струны странник,

И трепетал жасмин в садах Мадрида,

Летели дни, а патриот-изгнанник

Все звонче пел, все звонче пел,

Пел для тебя, старый Мадрид.

Когда же враг в Испанию ворвался

И черный дым затмил чело Мадрида,

Он как герой на улицах сражался

И с честью пал, и с честью пал,

Пал для тебя, старый Мадрид*

Кто даст мне ответ,

Куда девался вечный странник Агасфер?

Я знаю — вечный путник, он не мог остановиться

Не умер же он, приговоренный вечно, вечно жить

Прохожий, скажи, прохожий, ответь,

Куда девался вечный странник Агасфер?

И что же отвечает мне прохожий? —

Агасфер остановился, но и не остановился он.

Он умер и не умер, я об этом

Удивительную сказку расскажу.

В степи есть огромная скала,

Вершина в облаках.

Скала рассказала мне о том,

Куда девался вечный странник Агасфер.

Бессмертьем измученный,

Бродяга прислонился к той скале.

Куда, ну а куда еще он голову приклонит?

Скала оттолкнула Агасфера, прошептав, — Уйди!

И вот о скалу разбился с горя

Вечный странник Агасфер.

Но смерть от Агасфера отвернулась,

Отказалась, отмахнулась,

Как всегда.

Разбросанные кости Агасфера собрались

И новой плотью обросли,

И дальше пошли,

Все в ту же сторону, куда шел он.

С тех пор в диком образе цыган

Они блуждают, все блуждают по земле.

Во дворе, где каждый вечер все играла радиола,

Где пары танцевали, пыля,

Ребята уважали очень Леньку Королева

И присвоили ему званье короля.

Был король как король — всемогущий, если другу

Станет худо и вообще не повезет,

Он протянет ему свою царственную руку,

Свою верную руку и спасет.

Но однажды, когда мессершмиты, как вороны,

Разорвали на рассвете тишину,

Наш король, как король, он кепчонку как корону —

Набекрень, и пошел не войну.

Вновь играет радиола, снова солнце в зените,

Да некому оплакать его жизнь,

Потому что тот король был один, уж извините, —

Королевой не успел обзавестись.

Но куда бы я ни шел, пусть какая ни забота,

По делам или так, погулять, —

Все мне чудится, что вот, за ближайшим поворотом

Короля повстречаю опять.

Потому что на войне хоть и, правда, стреляют,

Не для Леньки сырая земля,

Потому что, виноват, но я Москвы не представляю

Без такого, как он, короля.

Потому что, виноват, но я Москвы не представляю

Без такого, как он, короля.

Из окон корочкой несет поджаристой,

За занавесками мельканье рук.

Здесь остановки нет, а мне — пожалуйста,

Шофер в автобусе — мой лучший друг.

А кони в сумерках колышут гривами,

Автобус новенький, спеши, спеши,

Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный

В любую сторону твоей души.

Она в спецовочке, в такой промасленной,

Берет немыслимый такой на ней.

Ах, Надя, Наденька, мы были б счастливы,

Куда же гонишь ты своих коней?

Ах, Надя, Наденька, мы были б счастливы,

Так не гони же ты своих коней!

Но кони в сумерках колышут гривами,

Автобус новенький, спеши, спеши!

Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный

В любую сторону твоей души.

Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный

В любую сторону твоей души.

По Смоленской дороге леса, леса, леса,

По Смоленской дороге столбы, столбы, столбы,

Над дорогой Смоленскою, как твои глаза,

Две холодных звезды — голубых моих судьбы.

По Смоленской дороге метель в лицо, в лицо.

Все нас из дому гонят дела, дела, дела.

Может, будь понадежнее рук твоих кольцо, —

Покороче б, наверно, дорога мне легла.

По Смоленской дороге леса, леса, леса,

По Смоленской дороге столбы гудят, гудят,

Над дорогой Смоленскою, как твои глаза, —

Две вечерних звезды голубых глядят, глядят.

На дорогу Смоленскую, как твои глаза,

Две вечерних звезды голубых глядят, глядят.

Шарманка-шарлатанка,

Как сладко ты поешь,

Шарманка-шарлатанка,

Куда меня зовешь?

Шагаю еле-еле —

Вершок за пять минут,

Ну как дойти до цели,

Когда ботинки жмут?

Работа есть работа,

Работа есть всегда,

Хватило б только пота

На все мои года.

Расплата за ошибки —

Она ведь тоже труд.

Хватило бы улыбки,

Когда под ребра бьют.

Работа есть работа.

Опустите, пожалуйста, синие шторы,

Медсестра всяких снадобий мне не готовь.

Вот стоят у постели моей кредиторы —

Молчаливые Вера, Надежда, Любовь.

Раскошелиться б сыну недолгого века,

Да пусты кошельки упадают с руки.

Не грусти, не печалуйся, о, моя Вера,

Остаются еще на земле должники.

И еще я скажу и печально, и нежно,

Две руки виновато губами ловя,

Не грусти, не печалуйся, матерь Надежда,

Есть еще на земле у тебя сыновья.

Протяну я Любови ладони пустые,

Покаянный услышу я голос ее, —

Не грусти, не печалуйся, память не стынет,

Я себя раздарила во имя твое.

Но какие бы руки тебя ни ласкали,

Как бы пламень тебя ни сжигал неземной,

В троекратном размере болтливость людская

За тебя расплатилась, ты чист предо мной.

Чистый, чистый лежу я в наплывах рассветных,

Белым флагом струится на пол простыня.

Три сестры, три судьи, три жены милосердных

Открывают последний кредит для меня.

Три сестры, три судьи, три жены милосердных

Открывают бессрочный кредит для меня.