Из современной английской новеллы

— А этот мальчик кто? — спросила мать, и, к несчастью, так громко, что инструктор услышал. Он улыбнулся. А Томпсон, от нечего делать околачивавшийся рядом, хихикнул.

— Да какой же он мальчик! — в полном расстройстве говорил Майкл, ведя мать по гаревой дорожке, огибающей крикетное поле. — В Элтоне нет мальчиков старше тринадцати с половиной лет.

— Ну конечно, мой дорогой, конечно, — сказала мать. И тут же завела разговор о другом. Она заговорила быстро-быстро. Долорес Уэлш, похоже, собирается замуж, мистер Асхаф вывихнул себе руку. Она сказала домохозяину, что в ванной комнате протекает потолок, а он сказал, что устранить это большая морока.

Пока они медленно шли по гаревой дорожке, а она все говорила, Майкл не переставал думать об инструкторе — у него не укладывалось в голове, как мать могла принять его за ученика. Было холодное, сырое утро, дождь не шел, даже не накрапывало, но какая-то пронизывающе влажная мглистая дымка висела в воздухе. И еще Майкл думал о том, куда они теперь пойдут поесть, так как эта женщина в "Медном котле" сказала вчера, что по воскресеньям кафе у них не работает.

— Может быть, ты покажешь мне ваши дортуары? — спросила мать, когда они дошли до конца гаревой дорожки.

Майклу не хотелось вести ее туда, но как-то стыдно было в этом признаться. Ведь если он скажет, что ему не хочется показывать ей дортуары, она непременно спросит — почему, а что он ей ответит? Он ведь и сам не понимал — почему.

— Хорошо, — сказал Майкл.

И они пошли сквозь влажную мглу обратно к школьным зданиям — красным кирпичным зданиям, увитым кое-где диким виноградом. Новое здание, где размещались классы — прошлогодний подарок отца одного из окончивших школу мальчиков, — было более свежего розоватого оттенка. Отец Майкла говорил, что ему больше нравилось старое классное здание, перестроенное из конюшен.

Основное здание имело несколько входов. Главный, очень величественный, в раннем викторианском стиле, был расположен напротив крикетного поля: чтобы в него попасть, необходимо было пересечь газон перед домом Эй. Джей. Эл. и большую, усыпанную гравием площадку. Каменные колонны поддерживали высокую готическую арку, ведущую в обширный вестибюль, где еще две колонны обрамляли тяжелую дубовую входную дверь. В вестибюле стоял деревянный ящик с набором крокета и были сложены шезлонги и два пестрых зонта с поля для гольфа. Здесь же был установлен усовершенствованный кованый скребок с вращающейся щеткой для очистки ботинок и сапог от грязи. По обе стороны высокой входной двери находились два круглых окна с овальными, оправленными в свинец стеклами.

— Хорошо, что они хоть это сохранили, — сказал как-то раз отец Майкла, ибо эти круглые окна оставили теплый след в памяти мальчиков, окончивших Элтон-Грейндж.

С задней стороны дома имелось еще несколько входов, и через один из них Майкл и повел к дортуарам свою мать: сначала они миновали четырехугольник двора, потом — тесное здание новых классов, прошли мимо кухни и туалета для преподавателей. Все прочие помещения, в которых они уже побывали, находились отдельно от основного здания: гимнастический зал и раздевалки располагались в прежних надворных службах, столярная мастерская помещалась в дощатом сарае, скромно укрывшемся в сторонке рядом с гаражами, рисовальным залом служила бывшая оранжерея, а классное здание стояло особняком, образуя две стороны четырехугольника двора.

— Как вкусно пахнет! — шепнула мать, когда они проходили мимо кухни. Майкл прижался к стене, чтобы пропустить мисс Брукс — в бриджах, со стеком в руке и дымящейся сигаретой. Мисс Брукс не улыбнулась ни Майклу, ни его матери.

Они стали подыматься по черной лестнице. Майкл уповал в душе, что никто не попадется им больше на пути. Все мальчики, за исключением таких, как Хвальбушка Томпсон, у которого родители жили за границей, разъехались по домам, да и преподаватели — все, кто мог, — обычно уезжали тоже. Но Эй. Джей. Эл. и Поперек Себя Дороти никогда не покидали школу, так же как и сестра, а мисс Тренчард Майкл видел за обедней.

— И как ты ухитряешься не заблудиться во всех этих переходах! — шептала мать, пока Майкл уверенно вел ее к своему дортуару. И он — тоже понизив голос — объяснил ей, что к этому скоро привыкаешь.

— Ну вот, — сказал Майкл с облегчением, видя, что ни сестры, ни мисс Тренчард в дортуаре нет — обычно они там раскладывали свежие полотенца. Он притворил за собой дверь. — Вон моя кровать, — сказал он.

Он стоял у двери, весь обратившись в слух, а мать подошла к кровати и оглядела ее. Потом повернулась к нему и улыбнулась, чуть склонив голову набок. Она открыла шкафчик и заглянула внутрь, но Майкл объяснил ей, что это не его шкафчик, а Карсона. — Откуда такой чудесный плед? — спросила она, и он сказал, что как-то раза два сильно замерз ночью и написал об этом Джиллиан, а она тут же прислала ему плед.

— A-а, — бесцветным голосом проговорила мать и добавила: — Что ж, очень мило с ее стороны. — Она подошла к окну и поглядела на газон Эй. Джэй. Эл. и каштановые деревья, окаймлявшие крикетное поле. — Здесь и в самом деле очень красиво, — сказала она.

Она снова улыбнулась ему, а у него впервые мелькнула мысль, которая раньше никогда не приходила ему в голову: он подумал, что мать плохо одета. Джиллиан всегда была одета как-то так, что он просто не замечал, дорогая на ней одежда или дешевая. А в Элтон-Грейндже все женщины одевались по-разному: Поперек Себя Дороти носила шерстяные вязаные вещи, мисс Брукс ходила в костюме и с галстуком, а сестра, мисс Тренчард и мисс Арленд всегда были в белых халатах. Горничные чаще всего надевали синие комбинезоны, а когда уходили вечером домой — свои обычные платья, на которые он попросту никогда не обращал внимания и ни разу не подумал, что горничные плохо одеты.

— В самом деле очень красиво, — сказала мать, все еще стоя у окна, все еще продолжая улыбаться. На ней было свекольного цвета пальто, голова повязана шарфом, и на шее тоже шарф. Сумочка была под цвет пальто, но старенькая, со сломанной застежкой. Это из-за сумочки кажется, что она плохо одета, подумал Майкл.

Он отошел от двери и, подойдя к матери, взял ее за руку. Ему стало стыдно, что он думает о том, как плохо она одета. Она расстроилась, когда он сказал, что плед ему прислала Джилиан. Она расстроилась, а ему хоть бы что.

— Ах, мамочка! — сказал он.

Она прижала его к себе, и, подняв голову, он заметил слезинку у нее на щеке. Ее пушистые волосы немного растрепались и выбились кое-где из-под шарфа; на круглом, пухлом лице застыла вымученная улыбка.

— Прости меня, — сказал он.

— Простить? За что же, мой дорогой?

— Мне жалко, что ты осталась дома совсем одна, мамочка.