Мартти Ларни - Современная финская новелла

Я не спорила с ней. Ее описание вечера было очаровательно. Я лежала молча и удивлялась, что она сумела так рассказать о нем.

На следующий день я увидела ее Антти. Когда приблизился час посещения больных, соседка поставила между нашими кроватями ширму. «Муж очень стеснительный, — объяснила она, — он не посмеет и за руку меня взять, если кто-то может это увидеть».

Но Антти пришлось пройти к жене мимо моей кровати, и я успела разглядеть его. Это был молодой голубоглазый рабочий парень среднего роста с правильными чертами лица и кудрявыми, как у жены, волосами, только более светлыми. Они представляли собой красивую пару. Я лежала за ширмой и не видела их, но не могла не слышать их разговора.

— Тебе уже показывали девочку? — спросила жена.

— Да, — засмеялся муж. — Она раскрыла глазки и, кажется, посмотрела на меня. Интересно, она уже видит?

— Нет, она еще не умеет смотреть, — веско ответила жена. — Но, конечно, у них есть какой-то инстинкт…

— Да, узнала отца, — опять рассмеялся Антти.

Стало тихо.

— Ты купил ванночку? — донеслось до меня.

— Да. Нашел в лавке подержанных вещей на улице Флеминга. Обещал забрать в субботу.

— А сколько за нее хотят?

— Запросили двадцать марок. Сказали, что весной детские ванночки — ходовой товар. Но мне удалось сговориться на пятнадцати. Тебя выпишут в субботу? Если ты долго не выйдешь, я не смогу оплатить счет за больницу.

— Сестра сказала, что отпустят, когда температура спадет. На завтра назначено обследование, чтобы выяснить, почему она держится. От мамы пришел ответ?

— Да, я как раз собирался сказать тебе о письме. Твоя мама приедет послезавтра.

Послышался шелест бумаги. Разговор перешел в шепот. Они беседовали о чем-то, чего посторонним не следовало знать. До меня доносился шум из коридора. Раздавались неуклюжие шаги отцов, — персонал ходил иначе. Каждый раз, когда открывалась дверь детской, дом наполнялся странным гомоном, — это хором плакали младенцы.

Вечером во время последнего кормления, когда мы обе лежали с детьми на груди, соседка рассказала, какие они с Антти строили планы, как представляли себе будущее своей дочери.

— Мы решили, что если у нас хватит денег, а у девочки способностей, она должна закончить школу и выучиться на медсестру.

В голосе не было и тени шутки. И вдруг я поняла, что она живет в совсем ином мире, нежели я. Жизнь представлялась ей узкой тропинкой, уходящей вперед. Жизнь будет наполнена заботами, это молодая мама знала, эти заботы отбрасывали тень на тропинку, заботы о хлебе, квартире, одежде. Так обстоят дела сейчас, и так будет всегда. О других, непредвиденных тревогах она не хотела задумываться. Она считает мир неизменным и не боится вводить в него свою дочку, которая скоро научится ходить, потом пойдет в школу, и где-то далеко впереди видится матери в белой косынке медсестры.

Но мир-то совсем иной! Он широк и подвижен, полон разных возможностей, случайностей, угроз и борьбы. Вот и сейчас в Испании падают бомбы, и гибнут дети. Неужели она не видит и не понимает, что нас ждет. Мы привели в этот мир наших детей: она — свою девочку-куколку, я — сына, который и на человека-то еще не очень похож. И когда мой ребенок открывает свои темные бездонные глаза, меня бросает в дрожь от страха, которому не найти названия. Я не боялась рожать. Мне хотелось носить в себе ребенка и родить его, так же как хотелось жить и любить. Но сейчас мне почему-то стало страшно. Вот бы остановить время! Я хочу остаться в этом надежном светлом доме, сохранить ощущение счастья. И боюсь того момента, когда я буду вынуждена вывести своего сына в этот страшный мир, в котором мне придется быть его матерью.

Эта женщина на соседней койке тоже мать. Роды сделали ее матерью. Но она счастлива в своем мирке и думает, что сможет уберечь свою дочурку от горя, которого она не видит и не хочет видеть. Вероятно, она счастливее меня.

Но когда на следующее утро соседка вернулась с осмотра, я поняла, что произошло нечто страшное. Она остановилась в дверях бледная как полотно и спросила дрожащим голосом:

— Как он посмел сказать такое?

— Кто?

— Этот кандидат. Он спросил, не болела ли я… Ну, одной болезнью. А может, муж мой болел…

Я смотрела на нее в ужасе. Она поплелась к своей постели, легла, помолчала и сказала уверенно:

— От кого ему заразиться? За себя я во всяком случае ручаюсь. Я и кандидату сказала, что уж при мне у Антти не было никакой необходимости гулять на стороне. Это неправда. Мне кажется, такие кандидаты ничего не смыслят.

— Он вполне мог ошибиться, — я ухватилась за эту последнюю версию. — Конечно, ошибся.

Я начала оживленно рассказывать обо всех известных мне промахах врачей, но не смела взглянуть в глаза соседке. Она, казалось, успокоилась, но, только что откровенно рассказывавшая о своем счастье, вдруг стала замкнутой и тихой. Целый день она ни словом не упомянула о случившемся. Молодая мать сразу изменилась. Во время кормления она долго смотрела на дочку и вдруг спросила тонким голоском: «А почему она такая хрупкая?»

Ночью меня разбудил плач. Было так темно, что я ничего не видела, а только слышала заглушаемые подушкой рыдания. Она плакала, как ребенок, которого жестоко обидели.

А я не могла ничего сказать, только лежала неподвижно, беспомощная и бессловесная. Мир был разбит вдребезги, ее маленький обыкновенный мирок. Что мне оставалось делать? Назвать ее мужа подонком? Проклясть весь мужской род? Осудить жестокого и бесчувственного кандидата? Но невозможно было себе представить такую подлость, чтобы врач сказал подобное женщине, только что ставшей матерью, не будучи полностью уверенным в своей правоте.

А это была именно подлость. На следующий день сонный кандидат совершал обход, он спокойно, даже не извинившись, объявил соседке, что бактерий не обнаружено. Он смотрел на нас безразличными водянистыми глазами, даже не подозревая, что является разрушителем целого мира.

— Мерзавец, — возмутилась я после его ухода.

Но соседка ожила. На ее лице появился румянец, темные волосы заблестели.

— Я же вам сказала, — вспыхнула она. — Я ни на секунду не поверила про Антти.

Она опять была красива и счастлива. Ее сказочный мир опять был цел и невредим. А я не стала ничего говорить о ночных слезах.

В субботу Антти пришел забрать жену и ребенка домой. Счастье их было омрачено тем, что у мужа не хватило денег заплатить врачам. Моя соседка осталась должна родильному дому сорок марок, и при прощании со мной у нее горели щеки от стыда за свою бедность.

Мир был еще спокоен в этот утренний час. Море блестело, как зеркало, в нем отражался завод с его трубами, пароход-угольщик с черными бортами и девочка, сидящая на пристани с удочкой в руках. Это была маленькая девочка с растрепанными волосами и тонкими ногами, именно такая, какой можно представить себе девочку из дома на вершине холма, почерневшего от угольной пыли. Поплавок яркой точкой выделялся на поверхности воды — настоящий красный поплавок с белой полоской, а не пробка от бутылки, проткнутая палочкой. Она получила его недавно, в день рождения, который, по счастью, выдался в пятницу, когда у отца была получка. Отец и мать были в хорошем настроении, и она осмелилась попросить.