Акилино Рибейро - Современная португальская новелла

Одеяло и простыни вдруг сделались легки, невесомы, будто их приподняла чья-то невидимая рука. Мне стало холодно и неловко оттого, что я наг. Я завернулся в одеяло еще плотнее, натянул его на глаза, чтобы, не дай бог, чего не увидеть… Я дрожал от холода и еще, видно, от страха. Я так боялся обнаружить это «нечто» возле себя, что не осмеливался шелохнуться. А пес все выл, и выл ужасно — так, наверное, в час кораблекрушения воет сирена, взывая о помощи. В промежутке меж двумя завываниями на нижнем этаже яростно хлопнула дверь, и дом прямо-таки затрясся. Кровь бешено забилась у меня в жилах, по лицу покатились слезы. Страх обуял меня, доктор, чудовищный страх! Я испытал такой ужас, я и по сей день не могу от него отделаться…

Невесть откуда понеслись необычные звуки: раздался бой часов, которого я до той поры ни разу не слышал; часы пробили три, без перерыва — четыре, а затем, будто с цепи сорвавшись, пять. Потом поплыла мелодия — старый менуэт; у меня от него ум за разум зашел, померещилось: пришли из древних могил на бал приведений мертвые. В коридоре то сновали, постукивая торопливо каблучками, взад и вперед дамские туфельки, то тащили какие-то тяжелые вещи. И вновь мрак в доме наполнился старинным переливом какой-то причудливой мелодии. Пес по-прежнему молил о помощи, как будто на него под покровом ночи напала стая волков. Из-за стены донеслись стоны. В комнате еле слышно заполоскали крылья, и кто-то потянул за простыню… Вкруг меня творилось нечто таинственное и пугающее. В какой-то момент мне показалось, что все успокоилось, и я даже высвободил из-под одеяла голову, но тут страшный грохот в коридоре принудил меня привстать: где-то ломились в запертую дверь. Невероятным усилием воли поборов страх, я крикнул:

— Кто там?

Я не узнал звука собственного голоса — так бывает, когда говоришь во сне и просыпаешься. В комнате царил непроглядный мрак! Два, три, пять раз я безуспешно чиркал спичкой, прежде чем мне удалось засветить свечу: у меня тряслись руки. Снова раздался стук, еще более страшный, глухо затопали чьи-то ноги… Собравши все свое мужество, я решился. Собака выла, взбесившиеся часы визгливо выводили менуэт. Я достал из чемодана револьвер, накинул на плечи пальто и, прихватив подсвечник, выглянул в коридор. Казалось, домом владеют духи ада. Полы, двери, старые стены — все издавало звуки. Моего лица и волос касалось чье-то дыхание, то горячее, то холодное, дыхание, от которого кровь стыла в жилах. Но вот песий лай стал угасать, отдаляться, пока окончательно не заглох. По мере моего продвижения удалялись и загадочные звуки. Меня знобило от страха. Но я шел. Зачем шел, я не знал. Подойдя к парадной лестнице, я наклонился над перилами и крикнул:

— Есть тут кто? Отзовитесь!

Голоса стихли, потом мне вроде почудился сдавленный смех, напоминавший не то хлопанье голубиных крыльев, не то шелест ветра под кровлей. Неожиданно раздался такой грохот, что я только чудом не выронил подсвечник.

— Держись! — подбадривал я себя, — чего тебе бояться? Ведь ты и живых не боишься! Ступай смело!

Я решительно стал спускаться по лестнице вниз, и сверхъестественное «нечто» сопровождало меня. По коридорам и залам почти неслышно скользили чьи-то шаги. Дверные запоры отлетали сами собой при моем приближении. Я поднял над головой подсвечник и увидел какую-то тень, похожую на человека… Что-то проносилось то и дело мимо меня, обдавая ветром. Правду сказать, я не ведал, куда шел и зачем. Я двигался наугад, навстречу привидениям, коридорами, которые едва узнавал. Вдруг сквозь щель под одной из дверей я увидел свет. Я еще не знал, как поступлю, а передо мной, кутаясь в меховое пальто и держа в руке канделябр, уже стояла Жульета. В ее расширенных зрачках сквозил ужас, волосы были в беспорядке, губы приоткрыты.

— Что это, о господи? Что творится вокруг? — прерывающимся голосом спросила она.

Ее перепуганное лицо заставило меня забыть собственные страхи. Я быстро спрятал револьвер и подошел к ней.

— Творится что-то несусветное, — продолжала она. — Я никак не возьму в толк… А вы слышали? Что это? Рено воет и воет, беспрестанно… О, какая кошмарная ночь! Глаз сомкнуть нельзя… Это все дом — я вам говорила? Такого еще никогда не случалось, это впервые… Вы что, всю ночь на ногах?

— Нет, я только что встал…

Она дрожала всем телом. Я успокаивал ее как мог:

— Мы, наверное, стали жертвами галлюцинаций…

— Оба сразу? — спросила она с ужасом.

Ее взгляд вновь заставил меня забыть о себе. Я взял ее за руку и предложил переждать вместо в гостиной, пока все это не кончится. Она безропотно повиновалась. Там мы присели рядом, бок о бок, на широкую софу в стиле «ампир», с портретов на нас отрешенно взирали предки. Наших свечей не хватало на все помещение, и углы его оставались сокрыты тенью. Сквозь оконные стекла нездешний звездный свет лился в залу. От холода и еще от испуга длинное, стройное тело ее билось в ознобе, и дрожь эта передавалась мне. Откуда-то снова донесся неясный гул голосов, и страх стал забирать и меня. Нечаянно — в этот миг я шептал ей на ухо слова успокоения — моя рука коснулась ее груди. Ни один мужчина, поверьте мне, доктор, не испытал в жизни еще подобного вожделения — непостижимого, безудержного, всепоглощающего, поистине сатанинского. Перед нами, я видел, разверзлась бездна, она манила меня, властно к себе притягивала… Меня обуяла страсть, животная похоть. В доме свершалось невообразимое, и рассудком я понимал, как неуместны, прямо-таки святотатственны мои побуждения. Но рассудку я уже был неподвластен: в венах моих струился огонь. Мое объятие становилось все тесней и тесней, и груди ее, упругие и округлые, по-детски робко и доверчиво поддавались ему. Вдруг, невесть чего испугавшись, она зарылась головою в мое плечо. Ее дивные волосы щекотали меня, руки судорожно обхватили плечи, и опьяняющий аромат ее теплого тела окончательно помутил мне разум. Одна из свечей догорела и погасла. Не знаю, какие слова я говорил ей — наверное, то были слова нежные, пылкие, страстные. Плакала она или нет, не знаю. В какой-то момент мне показалось, что она плачет. Ее трясло как в лихорадке, и я понял, что страсть проникла и к ней в кровь… Мы забыли про все на свете. Как наши уста слились в поцелуе, не помню. Ее пальцы стискивали мне голову, ласкали лицо, шею с каким-то нервическим пылом, чуть ли не с остервенением. Дернулся и исчез последний язычок пламени. Мы оказались во тьме. Одни в целом мире. По-прежнему через окно нас видели лишь мерцавшие каждая на свой лад звезды.

Так протекла ночь нашей свадьбы, свадьбы, которой заправляла нечистая сила…

Когда я очнулся, в окна уже сочился серый свет утра. Жульета спала, голова ее покоилась у меня на плече. Из-под шубы выглядывали ее прелестные плечи и нежная грудь, приподнимаемая дыханием. Поразительные тишина и спокойствие царили в доме. Я замерз, тело ломило. Я укрыл Жульету получше, и с уст ее во сне сорвался вздох. Сознание того, что я наделал, ужасало. Я горячо молил господа избавить меня от этой муки, свою вину я был готов искупить любой ценою, даже ценою жизни. Стало светлее, и теперь я уже видел Жульету хорошо. Слезинка, выскользнув из смеженных век, скатилась по длинным ее ресницам на щеку. Свет возвращал к жизни окружающие предметы. Мне хотелось прижать Жульету к груди, поцеловать. Но малейшее поползновение сделать это, даже само чувство нежности к ней оживляли в моей памяти изнурившую мне вконец нервы кошмарную фантасмагорию минувшей ночи… Ее веки вдруг приоткрылись, и наши взгляды встретились. Я думал, она улыбнется. Но она испуганно вскрикнула, вскочила и бросилась вон. Я остался один, в полном замешательстве. Крадучись я поднялся к себе; печальный холодный рассвет делал комнату еще менее уютной. Я повалился на кровать и, утомленный переживаниями, не помню как, вскоре уснул. Когда я проснулся, в окна уже лилось солнце. Птичье пение, что доносилось с деревьев, вновь исполнило мою душу томлением. Я поднялся, быстро оделся и решительно направился в залу с твердым намерением разрубить этот ужасный гордиев узел. Жульета еще не выходила из спальни, и, хотя мне не терпелось увидеть ее немедленно, отсрочка позволяла заранее обдумать слова, которые я должен был ей сказать. Солнце уже совсем освоилось в парке, который вновь ожил и еще более посвежел, и теперь весело обегало дом, одну комнату за другой. «Хорошо бы пройтись вдвоем», — думал я. Все казалось мне простым и решенным.