Татьяна Москвина - Культурный разговор

Достоинство! Это в нашем рассказе слово правильное и с нашим героем крепко-накрепко связанное. Сочетание в роли внешней униженности и внутреннего достоинства – кажется, всерьез привлекает артиста. Недаром его король Лир (ТЮЗ, постановка Александра Шапиро) по-настоящему начинался с первого укола боли, с первого оскорбления и унижения, но, впрочем, он уже в начальных сценах не был самодовольным и беспечным, что-то понимал и предчувствовал. Ожидание беды, расположенность к боли чувственно окрашивает многие создания Сергея Дрейдена. Его герои готовы к несчастью. Как сказал о себе Евгений Шварц в дневниках, «я научился греться от спичек, отдыхать в промежутках между землетрясениями и воспринимать отсутствие тревоги как счастье» – слова, подходящие многим героям актера.

(Шварца, к слову, Дрейден знал лично, драматург дружил с отцом актера, божественно проницательный Шварц где-то в дневниках хвалит мальчика, как, кстати, и маленького Алешу Германа, – и я лелею мечту, что они когда-нибудь как-нибудь необыкновенно повстречаются в творчестве, Сергей Дрейден и Евгений Шварц…)

В пьесе Брайана Фрила «Мой уникальный путь» (постановка Григория Дитятковского, театр «Приют комедиантов») Дрейден играет импрессарио, долгие годы работающего с мнимым целителем – вдохновенным алкоголиком и шарлатаном. Многословная ирландская пьеса состоит из монологов трех персонажей, действие происходит в ирландской глубинке. «Присвоить» такой материал, даже просто справиться с текстом ужасно сложно. Про режиссера Дитятковского вообще можно сказать словами советской песни – «нет, мы легких путей не искали!»; он сам играет в спектакле, как раз этого самого обманщика, с которым кружит по ирландским дорогам герой Дрейдена.

Дитятковский, как известно, замечательный артист (и уж по одному по этому не будет гореть в аду для режиссеров, в котором они, конечно, для начала встретят лицом к лицу всех классиков, над которыми издевались при жизни). Любопытна индивидуальность и его партнерши, Дарины Дружиной. Трио «двое мужчин, одна женщина» хоть и не достигает той пронзительности, которая была когда-то в спектакле Дитятковского «Потерянные в звездах», где играли Сергей Дрейден, Вячеслав Захаров и Елена Немзер и где было достигнуто феноменальное ощущение обреченности людей, теряющих время, – но и оно, это сегодняшнее трио, тоже звучит и трогает. А Дрейден, конечно, разводит свое «чаромутие» с первых минут. С монолога о том, что же делает артиста по-настоящему великим.

Стуча мелом по грифельной доске, указывая пальцами в развешенные фотографии, запинаясь и хмыкая, он не то дурачит зрителя, не то исповедуется ему. Слой за слоем набрасывает краски на своего героя и истинное знание о нем, так что настоящая картина личности получается лишь в самом конце представления. Под скепсисом, насмешливостью и разочарованиями таится нежная душа, отчаянно влюбленная и в своего друга-обманщика, и в его нелепую женщину, и во всю эту бедную несчастливую жизнь…

В новом анимационном произведении Ирины Евтеевой «Тайна морского пейзажа» Дрейден играет старого художника Вань Фу. Доведенный евтеевскими фокусами почти до бесплотности сна или привидения, артист безукоризненно верен себе – это именно китайский художник из притчи, и не только потому, что просторные стилизованные одежды, длинная косица из седых волос на затылке и специальные брови (пикантный разрез глаз собственный, дрейденовский) идут ему необычайно. Его элегантная естественность как будто пропитана поэзией, философией и живописью, и, чтобы запечатлеться в душе зрителя, достаточно двух-трех взглядов или даже одного китайского стихотворения, прочитанного актером. Тут та «Гекуба», о которой ранее шла речь, явлена в полную мощь. Вдобавок, Дрейден и сам художник-любитель, на мой вкус превосходный, так что лирическая пронзительность сыгранного отчасти автобиографична. Но я о другом.

Заимствуя у китайцев игру в определения, можно назвать нашего героя «мастером разбивания поверхностей». Всяких поверхностей в искусстве, которые отливают прочной банальностью, крепкой тривиальностью, по которым скользишь, не вникая и не тревожась ни о чем. Даже если текст роли не банален, всегда есть опасение уйти в гладкую-сладкую декламацию. Вот этого Дрейден не переносит. Ему нужно все развинтить, разбить и разгрызть, а потом сложить по-новому, чтоб всякая осанна прошла сквозь горнило сомнений, а любая очевидность напиталась разными сомнениями, тревогами и страданиями. Потому что человек не может с беспрерывной пуленепробиваемой уверенностью транслировать даже самые лучезарные смыслы.

Он, человек-то, явно что-то транслирует, да только это не победный марш чего бы там ни было, а сложная нервная пульсация. Она в той или иной степени затруднена, она сплетена из своеобразных нитей и токов. В общем, верить можно только затрудненному дыханию, прерывистой речи, сбивчивым словам…

В фойе Театра на Литейном одно время шла такая пьеска английская, «Жизнь в театре». На двоих вещица – старый знаменитый актер и молодой восторженный. Действие разворачивается после окончания спектакля, где играл старый знаменитый. А, вот тревожным огоньком вспыхнуло мне слово «старый» – оно не для Дрейдена. Он не старый, и не пожилой, к нему все это нейдет, он такой… богатый жизнью, что ли. Есть люди, в которых жизненный опыт словно и не откладывается, а у нас противоположный случай. И вот, в начале «Жизни в театре» Дрейден сидит и завязывает шнурки на ботинках, долго, тщательно, с трудом, со всякими пофыркиваниями, вздохами и смешками.

И попутно объясняет молодому человеку, что именно он ненавидит в театре. Когда орут. Когда лгут. Когда все так глупо и мертво, что хочется бежать вон. И ясно, что это он о своем понимании-ощущении театра говорит – когда стоять на авансцене и молотить текст это что-то ужасно постыдное, бессовестное. А вот покашливая и завязывая шнурки, с кряхтеньем и досадующими восклицаньями, словно пробираешься узкой тропиночкой сквозь кустарник, можно нечаянно (на самом деле обдуманно) «сказать слово правды и любви» (выражение композитора Мусоргского). Лобовая атака в таких делах запрещена.

По картинам, в разное время написанным, видно, какой у Дрейдена цепкий, властный, острый глаз на детали, притом что все они служат чувству и впечатлению целого. Наверное, этому глазу художника мы обязаны тем, что все образы Дрейдена тщательно прорисованы. Но к слову у него отношение иное. Больше страха и почтения, больше волнения, постоянные сомнения и страдания – как воплотить слово. Поскольку у артиста идеальное чутье на качество текста, подходы всегда разные. Кого-то можно подправить, чтоб лучше ложилось на язык, – ну а кто-то нуждается лишь в том, чтобы окутать любовью, нащупав те интонационные острия, на которых будет растянута словесная ткань.