Почему я ненавижу фанфики (СИ)

«Просто разочаровался».

«В себе или в людях?»

Алексей, Лёша, Лёшенька…

Как же тебе сказать, что в мире? В мире разочаровался и делить его на части нет никакого смысла.

Никита перевернул сигарету в пальцах, лениво окинул взглядом затихший неродной двор. Задница ныла так, что хотелось приложить холодненького — желательно поглубже. Где сейчас продадут подходящие формочки для льда?

«В себе» — набил он, но отправить не смог. Рука дрогнула и вылезли следы на запястье. Под самый конец этот неземной стриптиз-фей загнул ему руку так, что из глаз брызнули давно не виданные слёзы.

Забавно было, кстати.

Может, продать своё тело на органы? Это будет засчитано там, в Чистилище, или где потом скитаться после смерти?

«Давай встретимся» — не дождавшись ответа, предложил Дементьев.

«Зачем?» — отправил Никита, удалив трусливое «в себе», нелепое и фальшивое, как женские наращённые ногти.

«Поговорить. Тебе выговориться бы».

Выговориться. Выговор. Говориться. Вор. Хм-м-м.

«Уши завянут».

«И на тебя живого посмотреть».

«А я живой?» — набил Никита, но быстро удалил и задумался.

Что он вообще имел в виду?

«Давай», — настоял Лёша. — «Хочу услышать твою историю».

Хочешь историю, милый?

Жил-был мальчик. Непримечательный в общем и целом, только глаза интересные — глубокие, черные и блестящие, как ночное беспокойное море. Мальчик с мечтой — стать художником. А точнее — скульптором. Уже в семь он мог слепить из детского некачественного пластилина портретный бюст. Поразительный, блядь, был талант.

В тринадцать мальчика отправили познавать азы художественной грамоты — к уважаемому мастеру и великому учителю. А великий учитель увидел в нем что-то, что подорвало его внутренний стержень.

Хотя был ли он, этот стержень — никто теперь не скажет, но…

Кажется, чуткие пальцы творца пытались вылепить из него совершенство, да только глиной он был неподатливой, слишком живой. Только едкий запах кофе и сигаретный дым напоминали мальчику о том, что он ещё существует.

Он несколько дней висел на крюке. И боль растекалась по телу от уязвимых шейных косточек до поясницы. Творец налеплял, как на болванку, куски глины — на плечи и руки, на грудь, на лицо. Куски засыхали и отваливались. Не лепилась скульптура.

Он ведь был человеком, да?

Человек. Век. Чело. Это столетний лоб или лоб и веки?

Никита бросил сигарету, поднялся на свой этаж, придерживая эластичный бинт на больной ноге — уже жалел, что снял гипс, но чувствовать эту налепку было намного хуже.

Открыл дверь. Руки сами потянулись к полке — к холодному и глянцевому фарфору. Фарфор всегда приводил мысли в порядок.

Он сел на пол и стал вертеть любимую чашку. Изящная тоненькая ручка крепилась небольшим шарообразным узлом — пальцы описали дугу, поднялись вверх по ровной белой прохладной грани. Край полусферы, кольцо, к которому человек должен прикоснуться губами, изогнуто, чтобы капли напитка стекали внутрь, а не по внешней стороне.

Просто и правильно. Правильно и просто.

Почти как нормальный секс. Только у него нормального не было давно. И быть не могло.

Не слепилась скульптура. Ни скульптура, ни человек.

Лёша выглядел совсем по-другому. В обычной осенней белой куртке, в тонкой серой шапке с модным «наплывом» на затылок. Казался тонким, почти полупрозрачным. Мягкие светло-русые кудри волнами обрамляли высокие скулы.

Не сошелся с воспоминанием — упрямым спокойным парнем в кожаной куртке, готовым подставить плечо совершенно незнакомому человеку…

Взгляд внимательных голубых глаз скользнул по лицу.

— Прогуляемся? — саркастично предложил Никита.

— Тогда пошли в парк, — мягко согласился Лёша.

Самым большим его достоинством были даже не кудри, о нет. Голос. Голос гипнотизера, не высокий и не низкий, мелодичный, словно тренированный, как у консультанта или детского психолога.

И всё? Только из-за голоса — сразу в душу?

— Что у тебя за проблема?

Хороший вопрос. Очень хороший.

— Проблема не у меня, — со злым весельем ответил Никита. — Я чувствую себя прекрасно и вполне счастлив.

— Неужели?

Лёша остановился возле входа в какое-то небольшое, неброское кафе.

— Коктейль будешь?

— Мы же вроде в парк собрались.

— Возьмем с собой.

— Тогда… пусть будет что-нибудь ягодное.

Он просто кивнул и пошел покупать — как ни в чем не бывало. Типа это нормально. Молочный коктейль. Парню.

То ли придурок, то ли просто слегка странный?

В парке было тихо. Возле музея бродил дворник, шаркая по асфальту веником из прутков, на ступеньках курила девчонка.

Лёша сунул в руку прохладный картонный стаканчик с крышкой и длинной трубочкой.

— Клубничный.

— Ты серьезно? Вытащил меня на улицу с больной ногой, чтобы попить коктейль?

— Я вытащил тебя на улицу, чтобы услышать историю, — Дементьев сдержанно улыбнулся уголками губ. — Может быть, на твоём примере я пойму, как быть с братом.

— У тебя есть брат?

— Да, его зовут Артур, — Лёша поймал трубочку губами, сделал пару глотков. — В последнее время совсем от рук отбился.

— Он тебе что, собачонка, чтобы к рукам идти?

Никита опрокинулся на скамейку, на которой они расположились. Поясница неприятно заныла в унисон с коленом.

Лёша рассмеялся. Смех у него был лающий и приторно-приятный.

— Нет, определенно нет. Я просто волнуюсь. Он слишком сильно рвется из семьи, это выглядит, как жест отчаяния. Но у нас хорошая семья. И речь не обо мне, кстати.

— Ничего, я тоже не прочь послушать.

Разочарование, здравствуй. Проходи, садись. Мы ждали тебя.

Всё из-за брата. Этот осторожный интерес и, казалось бы, человеческое желание понять. Боже, куда он лезет, зачем…

— Не думай, что я затеял это из-за того, что вы с Артуром немного похожи, — каким-то образом Лёша быстро уловил смену настроения. — Дело в тебе.

— Во мне?

Дементьев поставил стаканчик на скамейку и осторожно, но уверенно взял руку Никиты в свою. Перевернул, сдвинул вниз рукав куртки. Показались темные уродливые пятна и красный вспухший след — царапина. Никита сам уже не помнил, где и когда приобрел её той ночью.

— Их не было.

С минуту он молчал, пристально рассматривая следы чужой жестокости.

— Да. Не было.

— Чего тебе не хватает? — тихо спросил Лёша, ещё чуть-чуть спустив рукав и заметив, что синяки уходят дальше, к сгибу руки.

— Допустим, сил, — пожал плечами Никита, даже не пытаясь прервать этот почти интимный осмотр. — Сил не хватает на всякое дерьмо. Но я не жалуюсь. Мне чужие слова не помогут, не помогали и помогать не будут.

— У психологов был?

— Был. К черту их.

Лёша так же бережно натянул рукав обратно и отпустил. В самой глубине глаз осела прохладная тень. Стало быть, неприязнь.