Почему я ненавижу фанфики (СИ)

— У вас были планы, и я не вовремя? — спросил Фелипе, изучая меня в упор.

— Ничего серьезного, — я улыбнулся так добродушно, как только мог.

Они вновь заговорили на испанском, и я залип, вслушиваясь в этот мелодичный, эмоциональный язык. Даня в какой-то момент нахмурился и напрягся, даже руки сжались в кулаки.

— Прости, нам надо поговорить, — объяснился он. — Я напишу сразу, как смогу, ага?

— Ладно, — я кивнул и по очереди пожал им руки. — Всего доброго, Фелипе.

— До свидания, Константин, — он улыбнулся уголками губ, скромно и строго, а потом жестом пригласил Даню в салон автомобиля.

Домой я возвращался задумчивый.

Как бы там ни было, Даня принадлежит миру бизнеса. Рано или поздно перед ним обязательно встанут важные, серьезные вопросы унаследования дела всей жизни дедушки. Вдруг Фелипе будет против нас, что тогда?

Эти невеселые мысли кружили в моей голове весь вечер и часть ночи — заснуть почему-то не удавалось, я ворочался, как зверёк, недовольный своим гнездом-койкой. Так и не поймав Морфея за руку, полез в дебри интернета. Через час прокрался на кухню за перекусоном и разбудил Ньютона, который с перепугу чуть не поднял весь дом на уши. Пришлось сунуть ему целую горсть орехов, чтоб заткнулся.

Что-то подсказывало мне, что мама держала его на кухне как раз во избежание ночного жора.

Когда я вернулся в комнату с сосисками и наскоро замешанным пюре, часы на стене показывали два ночи. Телефон мигал диодом — я ткнул в экран пальцем и обнаружил сообщения от Даньки.

«Нам надо поговорить».

И…

«Не по телефону… давай встретимся завтра?»

Этой ночью заснуть мне так и не удалось.

========== 22 - Не по правилам ==========

Комментарий к 22 - Не по правилам

Посиделки с Никитой, атмосферное:

Скриптонит – Притон

Скриптонит – Это моя вечеринка

В фильмах всё происходит по-другому.

Звучит грустная музыка. У героя слезятся глаза, и зритель по умолчанию должен проникнуться сотню раз отрепетированным душераздирающим взглядом. На всякий случай, чтобы никто не подумал, что это момент для радости, печаль подчеркивается дождем, серыми тучами, унылыми лицами и черной одеждой. Подсказки, подсказки. Не хватает только суфлёра с табличкой «плачьте» на заднем плане.

Я не был похож на героя фильма.

Я рассекал поток людей, в спину мне светило холодное зимнее солнце, а на лице повисла странноватая неестественная улыбка. Да, пусть снаружи всё шло не по правилам и не постановочно — без пафоса, зато под внешним слоем я кипел, как котел с серной кислотой, опрокинутый на гору щелочи.

Это надолго, я знал, а потому даже не торопился. Гореть будет около часа, прежде чем реакция прекратится и останется воспаленная открытая рана. Уже тогда будет боль и та самая Печаль, но сейчас — только нестерпимое жжение злобы, а в голове, как на повторе, циклом:

— Он собирается вернуться в Испанию. И… забрать меня с собой.

— Когда?

— Через три дня.

— И… надолго?..

— Навсегда.

О нет, вспыхнул я не здесь.

Лицо Новикова было похоже на маску воина в сувенирном магазинчике. Маску, заросшую пылью, потому что хозяин трусливо сбежал, и некому было примерить её на живое лицо.

Никаких пояснений не последовало.

— Ты… ты даже не пытался его отговорить, так ведь?

Вот в чем дело. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что я прав на все сто процентов.

Он не то, чтобы поддался уговорам, просьбе или «приказу».

Он не вступал в диалог.

Вообще.

— Я не могу. Он… я обязан ему всем, что у меня есть.

Его надломленный голос, непохожий на голос того человека, с которым я имел дело всё это время, подсказал ещё один немаловажный факт — в глубине души Даня хотел этого. Он хотел уехать. По каким-то личным причинам и, может быть, уже давно, ещё до того, как мы устроили гомоцирк. И теперь, когда пришлось выбирать, брать ответственность за своё решение, он спихивал ответственность на Фелипе.

Как удобно.

— Костя… — Новиков вскочил со скамейки следом за мной. — Стой, пожалуйста… только не так. Я хочу найти способ… это уладить.

— Что уладить?

Я повернулся.

В воздухе мерцали мелкие колючие снежинки. Ветра почти не было, и они буквально парили — я такое любил. Зарождение зимы, первую прохладу.

Даню я тоже любил, но смотреть на него сейчас было больно физически.

Потому что он рвался на части. И меня рвал заодно, а всё потому, что мы уже склеились — не разлепишь одним лишь усилием воли. Я встал поперёк его мечты. Я был балластом, пусть и важным, и нужным, но, тем не менее, грузом.

— Я должен разобраться. Мне важно знать, о чем ты думаешь… — он говорил невпопад, необдуманно, и это лишь усилило мою и без того сильную ярость.

— О чем я думаю?

Ещё ни разу я не смог достойно ответить на эту фразу. Ни разу. Всё выглядело так, словно кто-то внутри брал на себя управление. Срабатывали защиты, и диалог шел по пизде.

Этот случай исключением не стал.

— Думаю, что туда тебе дорога, ясно?

Даня уверенно сжал моё запястье, и я приложил такое усилие, чтобы вырваться, что чуть не упал.

— Не трогай. Не прикасайся.

Я видел — Новиков не знал, что именно привело меня в это сложное, опасное состояние, близкое к неадекватному. Не понимал, что сам факт того, что он отложил принятие решения на потом, выбил из равновесия похлеще прямого удара. А я не мог объяснить. Дышал-то с трудом.

— Правда?

— Правдивее некуда.

Ещё несколько секунд я стоял там, в центральном парке, выпрямившись, словно в ожидании настоящего удара и собирал по крупицам то, что хотел запомнить.

Очередное странное сочетание в одежде, яркие цвета, родные до последней линии черты лица, сейчас совсем потерянного, даже уставшего.

Даня успел стать настолько важным человеком в моей жизни, что реальная возможность потерять его навсегда убила во мне все чувства. Точнее, заслонила их — не пробиться.

И только в полумертвом состоянии я мог принять решение сделать эту нелепую свиданку нашей последней встречей.

— Катись. Удачно устроиться на новом месте.

Лицо изменилось — Даня был чувствительным, и Даня понял, что не будет никаких слезливых прощаний и сопливых писем. Он не ожидал от меня такого. Да я и сам от себя всего этого не ожидал. Как там говорят… любовь творит с людьми страшные вещи?

Я развернулся, силой заставив двигаться окаменевшие мышцы. И пошёл. Пошёл, словно через зыбкое болото, неуверенно и с трудом. По приледеневшей плитке, мимо остановки, мимо торгового центра, даже не ускоряя шаг.

Ноги привели к заброшенному офису. Без фонарика взобраться наверх оказалось трудновато, ступеньки были скользкими — я карабкался минут пятнадцать. Но вылез-таки на крышу, содрав ладонь о какой-то бетонный осколок.