Уличная магия 3: Турнир (СИ)

– Издержки. Лучше так, чем ходить подключенным напрямую к аккумулятору.

Учиха осторожно расстегивает молнию куртки, а затем и толстовку, хотя в этом нет особой необходимости. Бинты отсутствуют – шов едва заметен и заживает, по словам медсестер, очень быстро.

– Ты чувствуешь что-нибудь? Чувствуешь, как он работает?

Наклонившись к ключицам, Саске медленно проводит зарядкой над моей грудью. Раздается писк, сигнализирующий о том, что сигнал пойман и устройство готово к работе.

– Держи так.

– Долго?

– Около минуты.

– Хм…

Мы недолго молчим, прежде чем я собираюсь с силами, чтобы ответить.

– Куренай-сенсей говорила, что я не должен ничего чувствовать. Ничего, кроме легкого дискомфорта во время активной физической работы. Но мне постоянно кажется, что внутри что-то давит, распирает легкие. Это не мешает им работать, как и сердцу, но немного… настораживает что ли.

– А вдруг что-то не так?

– Нет, всё должно быть хорошо. Одна из медсестер упоминала – впечатлительные люди говорят, что даже «слышат» аппарат, хотя это невозможно.

– Уверен?

Учиха без предупреждения наклоняется еще ниже и прижимается ухом к моей груди. Вот бы хоть раз поверил на слово, а.

Бессмысленно путаюсь пальцами в его растрепанных волосах, вбирая ощущения, как губка. Страшно представить, что творилось в этой больной головушке несколько часов назад. Да и что творится в ней сейчас – та еще загадка.

– Слышишь что-то?

– Между ударами… перестук. И всё.

– Ну вот, говорил же, ничего интересного. Тебе надо отдохнуть, Саске. Пойдем в дом.

Мы не спеша вываливаемся из машины, вместе подходим к двери. Зачем-то обмениваемся взглядами на крыльце. Очень хочется знать, что он сейчас чувствует. О чем думает, что его беспокоит. Но спрашивать напрямую не вариант – надеюсь, что Учиха сам все расскажет, когда посчитает нужным.

– Наруто, – неожиданно напряженный голос бьет по нервам. – Здесь кто-то был. Посторонний. Замок закрыт на два оборота.

Мы снова переглядываемся, прежде чем переступить через порог. Усталость Саске и моя рассеянность отходят на второй план – мы крадемся сперва по коридору, откуда Учиха заглядывает на кухню, затем так же осторожно идем в сторону зала, стараясь не перегонять друг друга и не шуметь. В нашем доме был кто-то. А может быть, есть до сих пор. Посторонний.

От одной мысли внутри всё холодеет. Что он тут делал? Искал? Вынюхивал? Или кто-то пришел за нами?

Опасения рассеиваются, когда я натыкаюсь взглядом на любимую оранжевую стену. Больше она не пустует. Лишь убедившись, что поблизости нет никакой опасности, включаю свет и застываю в нелепой позе, с прижатой к выключателю рукой.

Устройство зарядки в кармане начинает истошно пищать, сигнализируя о том, что скорость ударов перешла через нежелательную границу. Саске касается руки, потом слабо дергает меня к себе за плечо, но я вырываюсь из цепкой хватки и двигаюсь в сторону стены.

Кто-то повесил на нее три картины.

На первой – россыпь ярко-желтых и алых мазков и белое сияние солнечного диска. На второй тонкая капля, повисшая на краю огромного алого цветка. На третей изображены пятна облаков, видимые сквозь красивые осенние ветки. В уголке каждой картины замысловатая подпись «Хабанеро».

«Розовый закат», «Роса» и «Поднебесная».

Это картины моей матери.

В памяти всплывает один из самых чудесных дней – все были дома, вместе, в отличном расположении духа. Мы с папой наблюдали за тем, как рождалась «Поднебесная», подкалывая маму насчет аккуратности. Она вся, с ног до головы, была вымазана в голубой краске. И когда у неё не получилось создать нужный эффект кистью, мама начала рисовать облака пальцами. Мы были заворожены, но смущались признать это и прятали восхищение за смехом и улыбками. Когда мы окончательно ее достали – оба получили палитрой по голове. В тот же день, вечером, я подслушал один интимный разговор – отец спрашивал, о чем она думала, когда рисовала эту картину…

Ответ стал для меня настоящим откровением.

«О Наруто. О его мягкости – в этом небе… и о его решимости. В осени есть решимость, желание начать все заново. Только слепые дураки называют осень временем увядания. Эти же идиоты, кстати, называют смерть – концом всего».

Я помнил, что красный цветок символизирует Кушину. А нежный пламенный закат – это рисунок о Минато.

Сейчас места названий занимали другие таблички. Из бестолковых слов складывалась фраза. Но мне потребовалось больше минуты, чтобы подавить в себе ураган эмоций и понять, какой смысл в них заложен.

«Не желающий. Знать. Правду».

Не помню, чтобы я когда-либо испытывал такую сильную ярость. Все мои недавние впечатления, ощущения, эмоции сносит волной сильнейшего гнева. Да куда там – я забываю обо всем на свете. На миг кажется, что я растворяюсь в яде злости, что теряю себя в этом огненном мареве и это уже не исправить – слишком сильный удар, слишком глубокий провал в пропасть.

Не знаю, сколько времени проходит, прежде чем меня приводит в чувство легкая боль – Саске аккуратно бьет по лицу раскрытой ладонью. Это помогает, но временно.

– Да что с тобой?! Что это?!

– Это картины Кушины Узумаки, – Учиха вздрагивает, наконец, став единственной точкой сосредоточения моего внимания. Отвратное впечатление дополняет еще и голос – ядовитый, пропитанный жгучей горечью. На фоне тревожно пищит гребанное устройство, но сейчас это последнее, о чем хочется думать.

– Наруто? – в растерянном взгляде Саске постепенно появляется осознание, а затем и эмоции.

– Саске, пожалуйста… я не могу. Дай мне минуту.

– Это же не настолько… ты же…

Мы просто смотрим друг на друга – и впервые не знаем куда деваться. Саске тянет руку, но я сбиваю ладонь в полете, не позволяя прикоснуться. Звонкий хлопок заставляет вздрогнуть нас обоих.

– Не трогай меня.

– Что ты… что это значит?

И тут внутри что-то надламывается, крошится. Слова вырываются сами собой, как и ураган разрушительных эмоций.

– Эти твари напоминают мне, что я игнорирую правду о смерти моих родителей, ясно?! Я не хочу допускать даже мысли, что их смерть – не несчастный случай, не стечение обстоятельств, но не могу с этим бороться!

– Ты же знаешь, что это – провокация!

– Я пытаюсь, Саске! Я пытаюсь держаться за это, черт возьми! Но как…

Сильный толчок к стене выбивает из меня дух и боль волной проходит по телу – от груди, до колен. Лицо Учихи тоже искажено, он смотрит мне в глаза, теряясь перед чем-то абсолютно незнакомым.

– Успокойся!

– Я же попросил не трогать меня!

Истерический писк переходит в другой – более громкий и протяжный, что означает, что мой пульс приближается к недопустимому. Этого не должно происходить, и я усилием воли заставляю себя вникнуть в суть проблемы. Надо собраться. Надо погасить эмоции.