Уличная магия 3: Турнир (СИ)

– Успокойся сейчас же, – шипит Саске. Но сила его влияния на меня встречает сопротивление – злость. Злость, с которой мы оба еще не имели несчастья столкнуться, злость, делающая меня сторонним наблюдателем и полностью поглощающая разум.

– Убери руки.

Он не убирает ладоней, не слушает, не хочет – как всегда. Поэтому я вырываюсь сам, перебарываю сопротивление и отхожу в другой угол, как раздразненный зверь, подальше от источника моих страданий.

– Наруто, ты…

– Дай мне прийти в себя, черт тебя раздери! Отвали и не действуй на нервы хоть минуту! Я знаю, что ты собираешься сказать!

– И что же?!

– Что я должен вспомнить кто я такой! Я знаю – и видишь?! – рывком развожу руки в стороны. – Да, во мне есть и это! Разочарован?!

– Какой же ты идиот, – ядовито выплевывает Саске, прежде чем обжечь меня взглядом и уйти из комнаты.

А я, беспомощно глядя ему в след, окончательно теряю твердую почву под ногами и хватаю первое, что попалось под руку – сувенир, корабль в бутылке. Звон разбитого стекла как лезвиями по барабанным перепонкам, но ярость не уходит, а лишь сильнее жжет изнутри.

Чертова клетка. Чертова Синтагма. Чертов Данзо и его игры. Я должен был знать, что столкнусь с чем-то подобным, но это всё равно оказалось шоком.

Навернув с десяток кругов и обессилев окончательно, оседаю рядом с разбитым кораблем. Ну почему я чувствую это? Почему сейчас, уже сейчас мне хочется плюнуть и пойти на поводу у эмоций, сделать то, чего они добиваются?

Да куда там.

Твою мать.

Какой же я идиот…

========== О помощи, прощении и фаерщике ==========

За свою короткую жизнь я делал много глупостей. Я попадал в такие неприятности, что сейчас должен быть как минимум смелым камикадзе или бесчувственным убийцей. Я видел пытки, подвергался насилию, получал опасную дозу яда и неоднократно бывал на грани жизни и смерти.

Но в этот раз, в эту самую секунду все пережитое ранее кажется детским лепетом. Простое чувство вины иногда бывает намного хуже, чем любая физическая боль. Хуже, когда ты сам загоняешь себя в лабиринт, а потом и в тупик. Когда не на кого свалить проблемы и приходится принимать тот факт, что ты, именно ты во всем виноват – сам поддался порыву и наломал дров.

Намного проще свалить ответственность на кого-нибудь другого. Сказать, что тебе причинили боль, что ты ничего не мог поделать. Обвинять других – как это удобно…

Первым делом я иду, конечно же, на кухню. Там гробовая тишина и никаких признаков присутствия кухонного принца. Следующее место – спальня. Тоже никого.

Магическая комната…

В глаза бросается яркий прямоугольник света. На самом деле, это было очевидно и предсказуемо, но в глубине души мне хотелось, чтобы Саске был в другом месте. То, что он спустился в подвал, означает, что в пылу скандала я проехался по самым чувствительным местам. От этого паршиво, что аж выть хочется.

Ощущаю себя каким-то шпионом и иду крадучись, но чуткий слух Учихи не обмануть, хоть по потолку ползи – все равно попадешься.

– Я тебя слышу.

Как и ожидалось, в хрипловатом голосе переливаются ледяные грани. Собираю все свое мужество и волшебную силу, чтобы перебороть страх и спуститься. Бедные единороги – опять не работа, а сплошной стресс.

Учиха сидит в углу, рядом с одним из рабочих столов и медленно сворачивает оригами. Когда он нервничает, то делает это резко, рывками, просто потому, что насворачивал тысячи фигурок и складывает на автомате. Так ему легче переживать, легче жить с эмоциями, легче чувствовать.

Но сейчас дело в другом – на сердце слишком тяжело, в каждом движении усталость. Саске медлителен и рассеян.

Сделав несколько глубоких вдохов-выдохов, подхожу ближе. Он не поднимает взгляда, даже голову не поворачивает. И на лице знакомая, излюбленная маска: «Узумаки, мне на тебя наплевать с Эйфелевой башни».

– Прости меня.

Длинные пальцы вздрагивают, но продолжают загибать бумагу. Тогда я сажусь напротив и, снова переборов в себе какой-то внутренний блок, беру один лист из стопки.

– Я не должен был срываться на тебя. Ты ведь ни в чем не виноват. И всегда пытаешься помочь. Прости.

Воздух спирает в легких, когда Саске вдруг бросает свою поделку и переставляет мои пальцы так, как ему угодно. Когда мы одновременно давим на лист, сгиб получается ровным, правильным, без вмятин.

– Я не пытался тебе помочь. Только поддержать. Помощь предполагает ответственность за решения и поступки другого человека. Этот груз – только твой.

Он все еще не смотрит мне в глаза. Черт возьми.

– Пусть так, но я все равно поддался эмоциям и взбесился. Я знал, что однажды случится что-то подобное…

Пока я пытаюсь исповедоваться, Саске ненавязчиво подправляет мои пальцы, где-то даже придерживает за костяшки, чтобы получился настоящий журавлик, а не какой-нибудь кривошейный уродец с крыльями вовнутрь. А я не устаю поражаться тому, насколько интимным он может сделать любое действие и сколько смысла способен вложить в процесс создания чего-либо. Хоть тех же бумажных фигурок.

– Пожалуйста, прости.

– Я знаю, что всегда действую тебе на нервы, – наконец, он поднимает взгляд. – Но ты сам сделал этот выбор. Я не заставлял тебя отвечать на мои поцелуи. Я не заставлял тебя смотреть в мою сторону и не просил о магических поединках. Ты делал это сам. Как сейчас – делаешь этого журавлика. Это твое решение и твоя ответственность.

– Что ты пытаешься сказать?

– Тебе не надо просить у меня прощения. Проси его у себя.

– Но как тогда…

– Не «прости меня», а «я сожалею». Тебе не кажется, что «прости» – это перекладывание ответственности на чужие плечи, а? Это всего лишь просьба, а не признание своей вины. Если ты сожалеешь, я прощаю. Но у меня тоже есть, что сказать.

Невольно поджимаю губы. Саске придерживает мои руки, не давая шелохнуться.

– Я уже говорил, что если ты пойдешь по протоптанной для тебя тропинке – я сделаю все, чтобы это остановить. Теперь послушай еще кое-что. Если ты позволишь кому-то пошатнуть наш мир, я отделаю тебя так, что не останется ни одного живого места. Если ты еще раз заденешь этот гребанный кусок хрупкого говна, который держится на соплях и зовется отношениями, я тебя в асфальт закатаю. Понял?

– Саске, знаешь, иногда ты такой милый, что аж мурашки по телу. Но я понял.

Почему-то на лицо лезет довольная ухмылка. Видимо, хрупкий кусок говна одинаково сильно дорог нам обоим.

Руки Учихи расслабляются, и он кладет на ладонь более-менее сносного журавля. Неуловимое движение навстречу – я оглаживаю изящное запястье, прощупываю крепкую косточку там, где начинаются жилистые мышцы.

Саске просто смотрит. То ли печально, то ли серьезно, то ли устало. А может и всё вместе. Когда наши взгляды сталкиваются, он хмурится, но ничего не говорит.