Уличная магия 3: Турнир (СИ)

Саске тихо выдыхает, обессиленно откидывая голову назад и открывая мне вид на белую шею.

– Вот именно. Ничего. Из-за меня мы так и не сдвинулись с мертвой точки. Так не может продолжаться.

Все верно. Того, кто не может твердо стоять на земле или хотя бы почувствовать её, гораздо легче поймать в ловушку. А мы больше не можем позволить себе смотреть на мир сквозь ржавые прутья.

Выпрямившись, он начинает говорить надсадно, хрипло. Стараясь максимально отстраниться от слов, мол, эти чувства его не касаются, ему не принадлежат. Иначе просто не смог бы.

– Это я потащил тебя в больницу. Из-за меня…. чертовы Дейдара и Хаку – моя вина… я причинил тебе боль тогда, причинил снова, причиняю сейчас, а ты меня прощаешь, как будто ничего страшного не произошло.

– Постой.

– Я сам, своими руками, уничтожаю всё, что мне дорого. Думаю, что поступаю правильно, а в результате делаю еще хуже.

– Саске…

– …не знаю, что мне теперь надо сделать, чтобы хоть что-то… исправить…

– Саске, пожалуйста, – кладу руки ему на шею, затем беру лицо в ладони. – Делать ошибки и поддаваться эмоциям – это нормально!

– Нормально? Но я не хотел драться с тобой тогда! Я хотел поговорить. А пелена упала и всё, не помню, как, когда и из-за чего всё это… в голове помутилось.

Осторожно ослабляю захват, а потом и вовсе убираю ладони с теплых щек. Учиха смотрит настороженно. Слабые отголоски солнечных зайчиков, пляшущих под потолком, оседают на потерянном лице и растрепанных волосах.

Итачи был прав – это самая настоящая глина. Одно мое слово может превратить его в невнятный ком чувств и эмоций, как и вернуть прежнюю форму. Однако, между нами выросла мембрана недоверия – слышим, пониманием, киваем друг другу, а поверить не можем. Или не хотим. Насколько было бы проще, если бы хотя бы один из нас умел бороться с подобными препятствиями…

– Давай-ка вспомним, как было с самого начала: Итачи сам пришел в Синтагму. Ты его туда не звал – это его выбор. И я туда тоже пришел сам. Да, пускай, мне не свезло, но ты здесь играешь не такую уж важную роль. А Сасори? Что поделать, если он был придурком и отказ воспринял в штыки? Ты не предлагал ему покончить жизнь самоубийством, так ведь? Тогда за что ты снова себя коришь?

– Я разрушил твою жизнь.

– Ты ее украсил, дебила кусок. Я не представляю на что она должна быть похожа без тебя.

Приходится снова хорошенько прижать его руку к шраму. Думаю, его можно сделать символом нашей откровенности.

– Можешь проверить. Тело заживает, а я живучий. Чтобы меня убить нужно что-то посерьезнее Розы, яда и твоего кулака. Я уже не знаю, кто со мной – демоны ли, ангелы или единороги, но чтобы меня заполучить, смерти нужно постараться. И, думаю, Итачи тоже ни разу не слабак. А теперь… хочу, чтобы ты запомнил самое главное.

– Что?

– Я все еще хочу спрятать тебя в какой-нибудь научно-исследовательский комплекс, под землю, на минус трехсотый этаж, в мягком гробу и металлическом коробе. И чтоб еще никто подойти просто так не мог – всё по пропускам, вахта, сканер радужки и отпечатков пальцев. И то не факт, что я был бы за тебя спокоен. Но как себя будешь чувствовать ты, находясь под опекой?

– Ужасно.

– Точно. И пока ты не веришь мне, пока пытаешься защитить, откидывая с первых рядов в тыл – я тоже буду чувствовать себя ужасно. И буду проигрывать. Так у нас ничего не получится. Никогда.

Он кивает и, наконец, перестает выворачивать руку. Кладет пальцы поверх раны – очень осторожно, неуверенно. Ведет подушечками вниз, по линии. Почти так же, как тогда, на кухне. Только без лезвия.

Его немного потряхивает, взгляд подернут дымкой, но в целом испытание пройдено.

– Каково это было? – тихо спрашивает, утыкаясь в мою шею. Поцелуй короткий, невесомый. Нежный.

– Страшно. Очень. Но мы живы.

– Ты прав. Мы живы.

Эта простая истина звучит из его уст как нечто удивительное, невероятное. Руку даю на отсечение, он даже не задумывался об этом, занимаясь самобичеванием. Всему-то их учить надо, Учих этих…

Саске обвивает меня руками и гладит спину – так медленно, что успевает пальцами прощупать каждый позвонок. Неспешные, немного ломанные движения перетекают в мягкие и уверенные.

– Хочу кое-что тебе показать, Наруто. Только не смейся, хорошо?

– Ничего не могу обещать.

Учиха морщит нос, а затем выпускает меня из объятий и поворачивается спиной. Затем чуть-чуть оттягивает ворот своей футболки. Сначала я вылавливаю острую черную полоску на белой коже – сердце ухает вниз, к почкам, и продолжает остервенело биться уже там. Тяну ткань ниже и полотно раскрывается полностью.

У него тут…

Перо.

– Перо? – тупо повторяю я.

И доходит. Долго доходит, с минуту, наверное.

Левитация маленьких предметов – это мой коронный навык. Если бы кому-то требовалось найти штуку, которую я брал в руки так же часто, как Саске – карты, он бы нашел именно перо.

– Когда успел? – спрашиваю, а большой палец обводит покрасневший край татуировки. Кожа всё еще немного воспалена.

– После… той «операции», мы ездили к Саю и были «полотнами»…

– Итачи тоже?

– Ага. У него теперь какой-то санскритский треугольник прямо под волосами, на шее. Понятия не имею, что он значит. Я в подробности разговоров этих двух даунов с синдромом поиска глубинного смысла не вдавался.

– Вы с Саем помирились? – осторожно касаюсь губами самого кончика пера. Саске откликается с задержкой, изо всех сил стараясь расслабить плечи.

– Наруто, – наконец, предупреждающе вздыхает он.

– Прости. Я так соскучился…

Учиха мягко выкручивается из моих полуобъятий.

Короткий поцелуй обжигает кожу щеки. Саске прижимается ко мне совсем как тогда на кухне, прежде, чем огненная боль разрезала реальность пополам.

– Я тоже соскучился.

Так мы и стоим, прикрыв глаза и просто дыша общим воздухом. На душе штиль – ветер утих, волны сошлись в ласковой глубине и всё встало на свои места. А может быть, и заняло новые.

Саске небрежно прикасается к моей шее, ведет незамысловатую дугу к уху. Тепло разливается под кожей, постепенно гася шипящий, злой мороз.

– Мы должны встать на ноги как можно скорее, – тихо урчит он. – Ты слышишь? Мы не можем больше спотыкаться.

– Ни за что.

Касания постепенно становятся менее осторожными, более требовательными. А ему на самом деле нравится трогать мои болячки? Вот ведь двуличная скотина.

– Пойдем.

– А Итачи…

– Итачи ушел.

– Откуда ты знаешь?..

– Он же мой брат.

Мы тихонько поднимаемся по лестнице, не размыкая рук. Приклеились ладошками. Намертво.

В доме тихо – чуйка Саске не подвела, Итачи решил оставить нас одних на время.

Хороший он, все-таки, хоть и псих.