Борис Мир - Данэя (СИ)

– Поэтому тебе лучше пока не жениться.

– Так я ж и не собирался. Как ты. Не так ли?

– Ну...

Они все, конечно, много раз видели новый гиперэкспресс на экранах, но при подлете к нему, освещенному бесчисленными огнями, были поражены видом корабля – огромного, как город.

Здесь было все невероятных размеров. И не удивительно: на этот раз предстояло полное освоение планеты. Гигантские запасы энергетических батарей и “горючего”, парк всевозможных сверхсовершенных машин-роботов, суперкомпьютеры. Архив с записями абсолютно всего – не только необходимого для работы: то же по искусству и истории – которую, как теперь знали, недопустимо не знать. Семена бесчисленного количества видов растений, и множество блоков с самками животных, отобранных в строгом соответствии с возможность создания первоначального биологического равновесия. И запасы, неисчислимые, пищи и фуража. “Ковчег” было имя корабля.

Бесконечные коридоры, куда выходят двери кают, которые, кажется, невозможно не перепутать. Но каждое место – досконально известно, изучено на имитаторах во время многолетней подготовки – ещё до того, как корабль был окончательно построен: все уверенно двинулись к своим каютам.

... Последний “день”. Или “ночь”. Всё равно – здесь это чисто условное понятие: Солнце видно, как слабое тусклое пятнышко, чуть больше и ярче обычных звезд. Просто остались считанные часы до момента, когда провожающим и огромной дежурной команде предстоит покинуть “Ковчег”, уйти на крейсерах к Земле.

Последние часы. Когда ещё можно что-то говорить друг другу, жадно смотреть, чувствовать прикосновение к бесконечно дорогим тебе людям, – с которыми, возможно, расстаешься уже навсегда.

Марк переходит от Деда к Бабуле, от нее к Дэе, которую никогда не называл тетей; поочередно сидит у них на коленях, крепко обняв за шею.

Ева смотрит на Ли, он на нее; порой она видит, как он, будто подчиняясь неодолимой силе, поворачивает голову в сторону Дэи, глядит на нее не отрываясь. И Еве горько за него.

... Последние минуты: последние объятия, поцелуи, прощальные улыбки и слова. Вот – толстая стеклянная перегородка отделила их друг от друга.

Один за другим стартуют крейсеры к Земле. Последний взгляд на сияющий огнями “Ковчег”, который через сорок восемь часов, как Экспресс когда-то, уйдет в Дальний космос.

Молчание. Кажется, можно задохнуться – так тяжело. И нет даже слез. И тогда Дан посылает робота за скрипкой, берет её в руки. Плачет скрипка в чутких его пальцах, и слезы появляются у всех на глазах. Плачут женщины, плачет сам Дан. Только великан Ги крепится изо всех сил, смахивая ладонь редкие слезинки, которые порой всё-таки скатываются у него.

– Он был первым человеком, родившимся на той планете. Она была его родной: он – постоянно тосковал здесь по ней, – вдруг заговорил Дан. – Он удивительно рано стал взрослым. Послушай, Мама; послушайте все!

Он рассказал то, что Эя до сих пор так и не знала: что Сын спас его, когда Мама, обеспокоенная его самовольной отлучкой, сгоряча дала ему пощечину – а он, чтобы не волновать её, вместо того, чтобы сказать правду, стал просить у нее прощение.

А Ги стал рассказывать о Ли, о его невероятном бесстрашии и трудолюбии; о его доброте, за которую все так его любили.

– Конечно: его же невозможно было не любить, – сказала Дэя.

“Только не такая любовь нужна ему была от тебя!” – с горечью подумала Ева. Но ничего не сказала: Ли считал, что теперь уже нельзя ей ничего говорить. Он был прав.

73

Гиперэкспресс “Контакт” не ушел к Земле-2 через десять лет. События складывались так, что для этого были серьезные причины.

Первая: вначале какие-то проблески в расшифровке послания Тех – и вскоре всё опять зашло в тупик. Вторая: темп перестройки общества, несмотря на успехи в создании СНН, продолжал оставаться ниже предполагавшегося.

Не лучше было состояние и работы по Исправлению. Группа Дзина, образовавшая когда-то Институт исправления, вовлекала в орбиту своей деятельности всё больше народу: медиков, физиологов, биофизиков. И генетиков: объявленный ими бойкот был давно забыт – Совет воспроизводства утратил свое былое значение и влияние. И не удивительно: он стал практически не нужен, так как больше не руководил воспроизводством – дети теперь рождались в семьях. Поголовно. У всех детей были родители, настоящие. И даже приемные у тех, которых ещё успели произвести на свет “неполноценные” роженицы: их всех разобрали.

Дети рождались без подбора: количество малоспособных детей увеличилось – но никто уже не собирался их отбраковывать, превращать в “неполноценных”. Даже мысль об этом казалась дикой. С ними возились, не считаясь с усилиями: все – родители, педагоги. И более способные дети: помощь более слабому снова считалась естественным долгом каждого. Но – не всегда результаты могли восприниматься как удовлетворительные.

На медикаментозное исправление – с риском для жизни – было наложено вето: Институт исправления сам поставил его на голосование. Велись поиски других способов. С отдельными успехами – не коренного характера, частичными – но они давали надежду на радикальный в будущем. Тем более что столько народа принимало участие в этой работе. Группа Дзина – он сам, Альд, Олег, Милан, Дэя – по-прежнему составляла ядро работавших над Исправлением.

Из них Милан был самым одержимым. Слишком часто Рита, проснувшись ночью, по его дыханию догадывалась: он снова не спит – думает.

– Опять? Ты же совсем замучаешь себя!

– Ничего. Я – так. А ты спи: у тебя завтра тяжелая репетиция.

Да: завтра опять тяжелая репетиция. Вообще, очень трудно без Лейли, а у Поля по-прежнему столько великолепных замыслов. Когда-то она до конца не представляла, чего стоит положение актрисы, считающейся чуть ли не самой лучшей. Да – она безумно уставала. Из-за этого она с Миланом всё время откладывали рождение ещё одного ребенка.

Обняв Милана и прожавшись к нему, Рита засыпала, а он, не двигаясь, чтобы не разбудить её, не смыкал глаз до самого рассвета.

Никто, кроме него самого – даже Рита – не знал одной из главной, хоть и не единственной, причины его одержимости: Йорг неотступно стоял у него перед глазами. Главный противник, страшный враг, которому он дал обещание молчать о его подлинных взглядах. А у него был долг перед другим – тем, что стало кровно близким, из-за чего он порвал с Йоргом. Его молчание было чуть ли не предательством, и единственное искупление для себя – победа над Йоргом в другом: в науке.

Отдельные удачные мысли. Несколько мелких успехов, – все полны надежд. А его непрерывно гложет мысль об открытии, сделанном и скрытом Йоргом – наверняка грандиозном: Йорг, всё же, был великим ученым. Уверенность в своей догадке не проходила.