Кира Гофер - По осколкам (СИ)

Хочется бежать, чтобы успеть, но едва я перехожу на быстрый шаг, как колени подгибаются, я валюсь в траву. А вставать трудно. А время уходит.

Значит, выдох, медленный вдох. Зеленое внизу, серо-голубое наверху, темное ребристое впереди. Пошла.

Мне кажется, что никогда прежде я не уставала — так устала сейчас. Осколок покачивается с каждым шагом, мне нелегко держать и равновесие, и направление одновременно. Со зрением неладно — то вдруг сумерки, то моргну и вижу, что еще Малая светит вполсилы, еще светло. Я шагаю непростительно медленно. Но все-таки город приближается, четче выступают из пелены желтые крыши его опустевших окраин, и уже ложится мне под израненные ступни плотный песок вертлявой улочки.

Иду к центральной площади. Вскоре в уши пробиваются крики, как сигнал, что иду правильно. Крики далеко, неразличимо. Но уже есть.

Прислоняюсь плечом к толстому шесту плетеного забора. Мне бы чуть-чуть передохнуть. Бросаю взгляд во двор — разбросанные корзины, выбитая дверь, неподвижное тело женщины… не определю возраста. У брата трактирщика-могильщика опять будет работа, опять заскрипит его тележка.

Крики на далекой площади становятся громче, но я не могу определить — это действительно там орут все яростнее или ко мне возвращается нормальный слух? На попытку сосредоточиться и дотянуться, послушать в левый висок словно ударяет камень. Боль стекает мимо уха, потом по шее. Это не то, что я чувствовала, когда тянулась к мертвой Сатс. Но неужели я опоздала?

Нет, я дойду. Уцеплюсь за глиняную стену вот этого дома, проберусь шажочек за шажочком по ней до угла. От угла — по еще одному плетню. Дальше — броском через улочку и снова поймаю грудью дом. Но дойду. Все силы отдам, чтобы не терять черную иглу башни — тоже шпиль, только честный, без обмана!

И вот уже первый дом на два этажа вырастает рядом!

Волна криков бьет в меня, словно хочет отбросить к окраине. Я цепляюсь плывущим взглядом за черный шпиль.

На самом верху башни возникает какое-то движение. Я с трудом различаю фигуру, высунувшуюся из окна. По ушам бьют новые крики — жадные, требовательные.

Не успеваю сделать и шага вдоль каменного дома, как из самого высокого окна башни наклоняется, переваливается и падает что-то большое, черное с тонкими оранжевыми прожилками.

Новый крик с площади — истошный, безумный! Звук прошивает меня навылет, а перед глазами крутится, будто учебная голограмма: падает плащ, в этом плаще — человек, этого человека надо узнать.

Я узнала человека, которого сбросили с башни. И даже упала вместе с ним, потому что не дышу, не шевелюсь. Больно.

Из окна башни, откуда совсем еще недавно Т с горечью говорил: «Они потрясают копьями, на которые насажены их собственные головы», высовывается кто-то и с визгливым восторгом размахивает длинной палкой.

Желание уберечь дураков исчезает вмиг. Вместо него незнакомое прежде желание вспыхивает в груди и тянется к голове, пленяя разум. Перед взором лишь одно — он падает, он падает, он упал.

Вся сила бессильна, все важное развеяно, все ценное отобрали. Рука моя сжимается на стене дома, сминая камень. Хрустят мелкие трещины. Вокруг только ненависть, внутри клокочет, не вдохнуть.

Сатс? Т? Вы же только что были!

Как же так?

Отцепляюсь от дома и делаю шаг — вперед, на площадь. Правая коленка подводит, наклоняюсь и едва не падаю.

Нет. Не падаю и не упаду. Я шла. Значит, дойду. На упрямстве, на невозможности остановиться. Ведь не может остановиться наша звезда.

Чувства становятся ясными, острыми. Я ощущаю каждый камешек под ногами, каждое касание легкого ветерка. Мир видится искаженным, набором тонких дрожащих граней, но угадываются выпуклости крыш, провалы окон в домах. Шипами бьют меня голоса кровожадной толпы.

Толпы все еще живых!

Во мне поднимается что-то с силой, с которой я не способна справиться. И я не хочу с нею справляться. Я лишь хочу с удовольствием подмечать, как отзывается город на мои шаги по нему. Один шаг, чуть тверже — и шест забора справа кренится во двор, увлекая весь плетень. Еще шаг, чуть жестче — и крыша у дома слева проминается, будто кулак с неба опустили. А еще хорошо, когда я веду уставшей шеей, а невдалеке грохочет обрушившийся сарайчик.

Впереди — узкая деревянная башенка. Едва я шагаю к ней, она наклоняется, и подпирающая ее лестница резко уходит в сторону. Башенка заваливается, стукается во второй этаж дома.

— А-а-а! — звенит крик дозорного. — Сюда! Помогите!

От злости, ударившей в голову, холодеют глаза. Я почти ничего не вижу, иду по памяти и наугад. Темный город обступает со всех сторон, давит. Дома сдвигаются, теснят.

Волна криков катится на меня.

Заметили!

Я разворачиваю плечи и отвожу назад напряженные руки. Да, как и все живое, меня можно сломать. Но я сейчас сильнее того живого, что хочет напасть на меня.

Первый их удар приходится в лицо. Я трясу головой, пытаясь хоть немного восстановить зрение. Кое-как намечаю впереди себя противника — пятнистый силуэт.

Шаг влево, поворачиваюсь. Силуэт пролетает мимо, падает в темноту позади. Еще кто-то выныривает снизу любопытной рыбкой — и снова отступить, скользнуть.

Справа двое. Мелькает оскал, слышу обрывок призывного крика — «Бей!»

Что это? Им мало смертей? Да разумны ли они вообще?

А раз нет, то передо мной лишь безумные слабые! За то, что они натворили, их небо должно придавить!

Застываю скалой — и новый удар отбрасывает от меня ударившего, ошметками разрывая его руку до самого плеча. Вдыхаю полной грудью, чтобы крикнуть, чтобы осадить — расступись, прочь! — но накатывают снова, сволочи.

Звук множества быстрых шагов. Удар в грудь, удар в бок, что-то тонкое, длинное летит над моей головой, опускаясь. Они терзают. Они требуют. Чего? Чтобы я ответила?

Прочь, трусливые твари! На кого нападаете?!

Окружили. Орут, лезут.

Пусть глаза не видят, пусть в ушах шумит космический ветер, пусть в горле безжизненная пустыня, но я еще могу прокричать:

— Это был мой Мастер! Это был мой сильный! Это все было мое!

Взмах правой рукой — и захлестнутый пламенем дом взрывается изнутри.

— Это было мое!

Взмах левой — и белым вихрем сметает несколько дворов.

— Все. Мое. Мое! Как посмели?!

Мир становится мраком. С трудом прорезаются разноцветные вспышки — в них успеваю разглядеть, как бегают, кричат в ужасе: «Бегите! Ее не одолеть!» Молнии чертят кривые узоры в поисках своих жертв.

А мне слаще нет, чем напрячь руки, раньше не знавшие такой силы! Запустить их в злость, в жадность, в гнев. Почувствовать, как трепыхается мир, отвечающий на мое желание взять его и порвать, как выкручивается гравитация, как натягивается осколочная твердь. Невозможно, но она мне подчинится, если я захочу. И я хочу! Что мне эти живые, когда я могу провести отяжелевшей властной рукой — и выгнется сама поверхность! А потом прогнется! Снова, да посильнее, аж трещит! И еще пусть полыхнет! Это вам нужны дрова, деревья. Мне же сойдете и вы!