Кира Гофер - По осколкам (СИ)

— А-а, да, — он отворачивается, он недоволен. — Ну, тогда посмотри… Не на меня, насмотрелась. А вокруг.

Вокруг я уже насмотрелась, а он насмехаться?!

Кладу руку ему на влажный лоб. Под пальцами чувствуются морщины с забившимися в них тоненькими валиками пепла. Что-то, недавно поселившееся во мне и подкормленное вспыхнувшей обидой — «как посмел?!» — толкает положить вторую руку на его подбородок, а потом дернуть, поворачивая.

Моргаю. Прочь жуткое видение!

Рассказываю ему, как поднялись стены, как проплыл озерный обломок, как еще на одном куске, поменьше и поуже, горит и горит…

Почему-то именно на этих словах Т заметно расслабляется.

— Раз долго и сильно горит, это леса, — говорит он, устраивая голову на грязных камнях. — Из города до них не успели бы добраться. Ближайшие рощи в трех днях ходьбы, если через сушку идти. Или в пяти, если вниз по реке.

Он долго молчит, коротко дышит. Вижу, что он хотел бы начать разговор, но что-то ему мешает, поэтому не нарушаю тишины. Вскоре он грустнеет и говорит:

— Мы договаривались с тобой… но все вышло не так… Я сам виноват. Обманул своих людей, когда тебя выпустил. Думал, ты вернешься раньше.

— Мне пришлось сделать непредвиденный круг, — морщусь я.

Т коротко кашляет, скалится от боли, потом прикрывает глаза и продолжает тихо и отрывисто:

— Едва ты пришла в первый раз… я вспомнил, что такое дрожь… Словно я опять на озере и ночь холодная. Смотрел на тебя, слушал… Ты была растеряна, опасалась нас. Но ведь не ты была в опасности. Странно, но это увидел только я. Я отпустил тебя, не мог не отпустить. Ты из тех, на кого нельзя давить. Бросишься, как вода через запруду. Я убеждал всех… лучше подождать… наша жизнь сейчас зависит от мира и покоя в нас самих. Ходящие помогли бы нам только по-хорошему…

«А я не привела ни помощи, ни животных».

— …но мои люди спорили со мной и между собой. Они не верили никому и ни во что. Узнали, что тебя нет, взбунтовались. Сначала — почтенные, когда им доложили. Потом — остальные на площади, когда один дурной язык отправился по холмам бегать.

Я слушаю очень внимательно, но его излишне образная речь сбивает.

— Куда отправился?.. Ты про то, что стражник болтать начал?

Т вскидывает на меня взгляд, хмурится:

— Откуда знаешь?

— Мне Он рассказал. Я пришла в город через кладбище, там на него наткнулась.

— Он тебе все рассказал?

Что-то во мне понимает его настороженность.

— Т, — произношу я с придыханием, — не оправдывайся передо мной за то, что тут произошло. Тебе это не идет и не получается. Я уже знаю и про Сатс, и про Старого Фича.

— Тогда понятно, — неглубоко вздыхает он и, повернув голову, смотрит на черную башню. — Я не оправдываюсь. Я сожалею, что все так вышло. Когда твою помощницу вытащили наверх… криков было больше всего. Тогда я очень сильно захотел, чтобы ты не возвращалась… Как я надеялся, что ошибся в тебе! Как уговаривал себя, что ты способна бросить нас всех… отдать нас нашей судьбе. Но понимал — придешь и спросишь. Я приготовился ответить за все, что натворили мои люди.

— Жалеешь, что не успел подставиться под удар? Слишком большая жертва ради тех, кто хотел тебя убить. Я еще поняла бы…

— Я не делю свой народ, — строго перебивает он.

— Народ поделился сам. На жадных и осторожных. Осторожные сбежали заранее и подальше, но я рада, что они не добрались ни до леса, ни до озера. А вот о жадных нечего жалеть.

— Мне знакомо то, что в тебе сейчас говорит… Пройдет время. В тебе найдется кое-что помимо ненависти к ним и удовольствия карать.

Пронырливой крысой успевает мелькнуть воспоминание о Первом и о Старших, огнем вспыхивает вопрос: «А ты испытал удовольствие карать?». Но вдруг Т содрогается, натужно кашляет несколько раз и замолкает.

В пыль все! Все споры, кто перед кем за что виноват!

Я опускаю дрожащую руку ему на грудь — осторожно, заботливо, но бессмысленно. Вижу перелом в позвоночнике, трещины в ребрах и то, как опасно давит одно сломанное ребро на легкое. Понимаю, как ему больно и трудно. Но я не Мастер и ничего не умею исправлять.

Зато я теперь умею бросаться со злостью на противника из-за малейшего слова, под мельчайшим предлогом!

Т кашляет, несколько раз глубоко с хрипом вздыхает, кривится от боли, но продолжает:

— Мне бы хотелось, чтобы ты поняла до конца, что такое они для меня и как это важно. Наверняка было у нас нужное слово… но мы его забыли… разучились же растить еду… Это… это сильное чувство, что я рядом. Все мои люди всегда со мной. Были и будут. Они поддерживают меня за плечи. Особенно те, у кого жизнь благодаря мне стала лучше.

Он помолчал немного, потом добавляет:

— Но они же на плечах и виснут. Особенно те, кого я не уберег, подвел.

«Вцепились. Держат».

Вот ведь! Я за всю жизнь поймать этого ощущения не смогла, когда думала о природе наших отношений с Мастерами, а он рассуждает так просто, словно говорит о воде!

Над черной стеной справа медленно встает еще один обломок. С одной стороны у него ровные линии сохранившегося угла, с другой — выгнутый отломанный край. Поверхность развернута прямо на нас, согрета желтоватым светом Большой. С обломка ничего не выливается и не падает. Там все в порядке.

Он ползет, приближаясь и открываясь все больше. И вот уже четко виден канал и зеленые холмы, ведущие к болотам на одном берегу реки; затем появляется другой берег, знакомая заводь и раскопанная равнина с кругами темных ям, через которую я когда-то уходила. Но вместо городских домов — выжженное черное пятно. Где была площадь, обломано.

Наш ближайший сосед.

— Людей различишь? — хриплым шепотом спрашивает Т и тянется встать; мне снова приходится его удержать, чтобы не доломал себе ничего.

— Слишком далеко, — отвечаю я, глядя, как почти все его тело заливает больное розовое. — Не шевелись, прошу тебя.

Он злится:

— Тогда ты пошевелись. Если отсюда не различить, подойди к краю. Может, оттуда будет лучше.

— Хорошо. Но только обещай, что не будешь дергаться.

Молчит.

Я встаю. Ноги затекли, первые шаги получаются болезненными и неуверенными. Прохожу сотню шагов через площадь до дымной стены. Запрокидываю голову и, прищурившись, вглядываюсь в тяжело плывущую зеленую поверхность. Она словно рядом, но я-то знаю, как до нее далеко.

Придется иначе. Я зажмуриваюсь и перестраиваю зрение. Слухом тянуться мне всегда давалось без труда, а зрением… Когда поднимаю веки и вглядываюсь, в глазах так режет, словно бы в них ковыряется клювом и когтями голодная птица. Но я терплю, не моргаю, высматриваю.

Есть! Прямо между двумя темнеющими ямами копошатся маленькие фигурки, блестят искорки костров.

Меня накрывает невероятное облегчение. Взгляд плывет, пуская все вокруг волнами. Колени подводят, меня шатает — и я выставляю руку вперед, ловлю равновесие…