Поющий на рассвете (СИ)

Ректора не было, секретарша сообщила, что не знает, когда тот будет. Оставалось только ждать и сидеть рядом с койкой, бережно держа в руке тонкую прохладную ладонь жены. В лазарет примчался Леонт, устроился рядом, отмахнувшись от целителя:

— Я знаю, что делать.

И тихонько запел. Улисс не стал протестовать, зная, что сирины умеют исцелять пением.

Леонт замолчал как раз когда Менедем хотел остановить его, чтобы не перенапрягся. Идзуне заворочалась, застонала, затрепетали ресницы.

— Все хорошо, мы здесь, — Леонт погладил ее по руке.

— Широ? — ее ладонь немедленно дернулась к животу.

— С ним все хорошо, хвостик. Ты его уберегла.

— Тогда я посплю еще немного, ладно?

— Спи, мы будем рядом.

— Целитель Улисс, может, мы…

— Ни в коем случае. Еще два дня я пронаблюдаю.

Целителю пришлось довериться.

Два дня спустя Улисс отпустил Идзуне домой, а дом этот Менедем, психанув, превратил в неприступное гнездо, опутав целой сетью заклятий, завязанных на кровь их троих, чтобы никто чужой даже на десять шагов не смог приблизиться.

— Как ты вообще там оказалась? — допытывался Леонт.

— Я… я шила, в дверь постучали, я думала, это вернулись вы, хотя было еще рано, но, может, отменили пару? Открыла, а мне в лицо брызнули чем-то… Дальше не помню. Только знаю, кто стоял за дверью, — она зашипела, аккуратные ноготки, уже приведенные в порядок, превратились в когти.

— И кто же? — Менедем старался говорить тише.

— Клейт. Он и еще двое, из тех, что были его вечными подпевалами в академии.

— Надеюсь, я его прикончил… А иначе придется вернуться.

И он ничуть не шутил. Разве что приуменьшал: «прикончить» было немного не тем словом, которым он бы обозначил процесс и результат.

— А как узнать, жив он или нет? — спросил Леонт.

— Можно и узнать, — в глазах Менедема медленно разгорался хищный огонек. — Где-то у меня сохранилась рубашка, в которой я был в тот день, когда немного пободал эту тварь.

— Ты что, не постирал ее и не выкинул?

— Ну… никогда не знаешь, когда пригодится кровь врага, — глубокомысленно заметил минотавр. — А я все-таки далеко не светлое создание.

— Давай посмотрим, — загорелся сирин.

Рубашка в закромах Менедема действительно сохранилась, аккуратно сложенная и под заклятьем стазиса. Пятна казались еще свежими — «пободал» он демона тогда знатно, даже с накладками на рогах. Схема поисковика была вычерчена, еще когда они искали Идзуне, он только сменил привязку к новой цели. И она показала, что Клейт мертв.

— Ну вот и хорошо, — Менедем сжег рубашку бездымным голубоватым пламенем, выкинул пепел на улицу. — Значит, все правильно сделали.

— Ага, — закивал сирин.

========== Вместо эпилога ==========

Широ запросился на свет в начале зимы, поздно-поздно ночью, или, скорее, очень ранним утром. Идзуне переполошилась, считая, что это еще рано, Менедему пришлось успокаивать ее. Он отнес жену на руках в лазарет, под неусыпный надзор целителя Улисса. В качестве тяжелой артиллерии была призвана царица Аспасис, которая сама носила и рожала минотавра.

— Все нормально, — заявила она. — Давай, девочка.

Китсунэ кусала губы, но Аспасис запретила ей.

— Лучше кричи, так легче.

Целителю она одним только взглядом приказала замереть на месте и не отсвечивать. Каким бы там ни был его опыт, но роды — это женская магия, и мужчине в нее вмешиваться нечего.

— Давай, милая. Он знает, куда ему надо, я помогу, и ты помогай. Дыши-ка, раз, два, три… Тужься.

Менедем и Леонт бегали за дверями и переживали.

— Молодец, хвостик, — царица легко переняла обращения сына и зятя, вытерла с лица Идзуне пот, смочила искусанные губы влажным платком. — Раз, два, три, давай.

Наконец, крик маленького минотавра огласил комнату. Почти такой, как она помнила по той самой первой медитации: басовитый и немного недовольный. Как же, он же устал, протискиваясь по узкой трубе на свет, а тут оказалось холодно и очень ярко.

— Какой красавчик, — усмехнулась Аспасис. — Крепкий мальчишка, прямо как его отец. А мастью в тебя, хвостик.

Ребенка положили на руки матери, Широ сразу затих. Мокрый, в розоватых разводах по белоснежной шерстке, он крепко сжимал кулачки и сопел трогательно-розовым носиком. Потом высунул язычок и лизнул ее грудь, причмокнул. Молоко ему понравилось, он затих, присосавшись. Даже глазки прикрыл, а ресницы у него были густые, щеткой, черные, словно подкрашенные.

— Девичья погибель будет, — довольно улыбнулась царица, нажала на живот Идзуне, выгоняя послед, обмыла.

Отцам позволили посмотреть на мать и сына, оба расплылись в улыбках.

— Ух, не могу молчать! — заявил Леонт, сжимая руки у груди. — Я должен об этом спеть!

За окнами занимался яркий, золотисто-розовый рассвет, и встречала его Песнь Счастья, единственная, которой никто и никогда не учит сиринов.