Михаил Русанов - Осколки

– За это вас под трибунал отдадут!

– Молчать! – Резко оборвал его Каретников. – Я здесь старший по званию, и я не намерен выслушивать ваше мнение. И вообще, Аскеев, – Павел Савельевич нарочно пропустил звание поручика, – вы арестованы! Велихов, примите у него оружие.

Аскеев дернулся, но его окружили солдаты. Они слышали слова своего командира.

– Вы за это ответите! – Губы Аскеева дрожали от гнева.

Он отдал оружие Велихову. Лошадь поручика уже разнуздали, и она смирно стояла за ящиками со снарядами. Аскеев уселся на один из них с видом человека, уверенного, что все эти люди еще понесут наказание за такое поведение.

– Что теперь? – Велихов смотрел на лошадь поручика.

– Не знаю. – Каретников затушил папиросу сапогом.

– Красива, чертовка! А носит на себе такого зануду.

– Это вы о ком?

– Да о лошади, господин капитан! А по поводу поручика, не кручиньтесь…

– Не о нем я думаю, Вениамин Алексеевич, а об этом идиотском приказе. Ну да бог с ним, поживем – увидим.

Еще два дня, долгих до бесконечности, полных боли утрат и смертельной усталости, батарея Каретникова сражалась с противником.

Японцы заняли позиции русских. Их главные силы устремились вслед отходящим войскам.

Павел Савельевич не знал этого. Два японских отряда атаковали его батарею. Эта долина была почему-то необходима японцам. Нельзя оставлять противника в тылу. И вновь японцы устремляются в атаку. Точными выстрелами два орудия Каретникова были уничтожены. Возле них не оказалось даже раненых, все были убиты. Снаряды подходили к концу. Павел Савельевич принял решение.

– Куда Куропаткин повел армию?

Вопрос адресовался Аскееву, распластавшемуся на земле. Его некогда чистая форма, превратилась в грязное тряпье, которое он носил на себе с чувством нескрываемой брезгливости. При каждом разрыве японских снарядов он вздрагивал всем телом, проклиная Каретникова.

– Я вам ничего не скажу!

– Нет, поручик, – Каретников одним рывком поставил его на ноги, – вы мне все скажите! Иначе я пристрелю вас как человека, недостойного формы русского офицера. Мало того, в рапорте, если будет на то божья воля, и я останусь в живых, я напишу, что вы показали себя трусом!

– Не трясите меня! – Визгливо вскрикнул Аскеев. Он покраснел, и с ненавистью выкрикнул в лицо капитану: – К Мукдену отступили! И не трясите меня, я вам не мальчишка!

– Велихов! – Каретникова поручик больше не интересовал. – Берите людей и уходите! Армия отступает к Мукдену! Карты у вас есть, я уверен, вы сможете добраться.

В двухстах метрах от батареи мелькали мундиры японских солдат.

– А как же вы?

– Я взорву оставшиеся снаряды, и буду прорываться вслед за вами. Все, Вениамин Алексеевич, уходите!

Велихов и уцелевшие бойцы батареи бросились бегом, спеша в лес, вплотную обступивший северный склон сопки.

Каретников проводил их долгим взглядом.

– А мне что делать? – В голосе Аскеева звучал страх. Его лошадь была убита взрывом, он беспомощно озирался вокруг.

– Идите к черту, поручик. Мне не до вас!

Каретников собрал пару запалов, связал их остатком бинта и бросил в ящик, где лежали несколько снарядов. Очередной взрыв японского снаряда разбил еще одно орудие. Каретников инстинктивно присел. В этот момент ему на голову обрушился удар. Он завалился на бок.

В глазах Павла Савельевича полыхнуло, из ушей потекла кровь.

Аскеев с удивлением посмотрел на треснувший кусок доски от ящика в своих руках. Потом отбросил его в сторону.

– Ну нет, господин капитан. Я не хочу так просто умирать. Я молод, я жить хочу!

Он орал, не понимая, что происходит вокруг.

Когда на батарее появились японцы, Аскеев пошел им навстречу. Японский офицер с явным презрением смотрел на человека, который что-то говорил на непонятном ему языке. Нет, этот явно не имеет отношения к храброй батарее. Слишком уж заметен заискивающий тон. Подоспел переводчик.

– Кто вы?

– Поручик Аскеев.

– Вы командовали этой батареей?

– Нет, что вы, как я мог? Я вообще тут оказался случайно.

Подозрения японского офицера подтвердились. Задавая вопросы, он уже не смотрел на поручика. Его маленькие глазки с большим вниманием осматривали каждую деталь расстилавшейся перед ним панорамы.

Каретников застонал. К нему тут же бросились японцы, намереваясь добить. Их остановил гневный окрик офицера.

– Это кто?

– Капитан Каретников, командир батареи. Он не подчинился приказу главнокомандующего об отходе.

– Ваш генерал – дурак. А этот человек – храбрец. Он будет жить. Храбрый воин – уважаемый человек.

Японский офицер что-то приказал. Солдаты бережно подняли Каретникова.

– Это я его так, иначе он бы здесь все взорвал, – сказал Аскеев.

Японский офицер посмотрел на поручика. Было что-то такое во взгляде офицера, что Аскееву захотелось оказаться за тысячу верст отсюда.

– Вы трус, – перевел переводчик.

Аскеев надулся. Он сдал им батарею, а они считают его трусом!

– Я вам больше ничего не скажу!

– Не надо. – Переводчик переводил без эмоций. – Мы знаем, что ваша армия отступила к Мукдену под натиском наших славных войск.

Итог русско-японской войны будет подведен на западе, при посредничестве США и под нажимом политики шантажа французского капитала. Николай II подпишет условия мира с уже истощенной Японией!

Сдача Порт-Артура, трагедия русского флота в Цусимской битве, проигрыш сражения под Мукденом еще не означали, что Россия выдохлась в этой войне.

В 1906 году японцы, отчасти подчиняясь международным договорам, отчасти оттого, что не могли содержать такое количество пленных, отпустили русских. На родину возвращались тысячи людей, чей героизм так и остался безвестным, канув в беспамятство чиновников, затерявшись в докладных и рапортах…

* * *

Петербург встретил Павла Савельевича своей, только этому городу свойственной атмосферой ожидания дождя. Дорога из плена была долгой и нелегкой.

Плен, каким бы он ни был, всегда плен. Ностальгия, жажда свободы и горечь, горечь поражения.

Вернулся адмирал Рожественский, тяжко переживающий трагедию Цусимы. Он предстал пред трибуналом, обвиняясь в том, что его действия стали причиной гибели 2-й эскадры в Цусимском сражении. Трибунал вынес решение. Позже адмирал был оправдан. Многие офицеры прошли через подобную процедуру. Каретникова миновала чаша сия. Он иногда думал о судьбе Велихова, задавая себе вопрос – успел Вениамин Алексеевич уйти от противника, или нет? Вслед за этим вопросом в памяти появлялась фигура Аскеева, вызывая чувство отвращения и стыда. Стыдно, что среди русского офицерства еще есть такие. Интересно, если Аскеев жив, то подал ли он рапорт о неподчинении приказу главнокомандующего? Сам Павел Савельевич решил никому не говорить о поведении поручика. Может, он мертв, тогда нечего мертвого хулить. А если жив, бог ему судья.