Адель Фабер - Свободные родители, свободные дети

Все женщины меня поддержали. Все, кроме Кэтрин. Она явно испытывала неловкость.

– Мне подобное не близко, – сказала она. – Я выросла в семье, где главным были потребности взрослых. В доме моих родителей морковь чистить не предлагали. Это было само собой разумеющимся. И никто из детей и подумать не мог о том, чтобы попросить чего-нибудь другого. Мы знали, что должны есть то, что нам дают. Подобная ситуация не показалась бы мне проблемной. Я бы спокойно сказала: «Сегодня супа не будет». И не считала бы себя обязанной объяснять причины.

Я слушала Кэтрин и думала: «Это для нее так просто! То, что мне дается с таким трудом, для нее совершенно естественно». Я чувствовала, что, сколько бы я ни старалась, это всегда будет для меня тяжело. Мне всегда придется бороться с чувством долга, которое будет заставлять меня забывать о собственных интересах.

Тут слово взяла Рослин.

– Ситуация с супом мне тоже не кажется проблемной. Мне несложно признать собственные чувства, когда я чувствую их справедливость. А в этой ситуации Джен явно была права. Она устала, и ей хотелось приготовить ужин побыстрее. У нее были все основания чувствовать нечто подобное.

– Рослин, – перебил ее доктор Гинотт, – человеку не нужны основания для того, чтобы чувствовать то, что он чувствует. Он чувствует – и этого достаточно.

Рослин продолжала, словно не слыша его слов.

– Например, как-то к вечеру я очень устала. В тот день я хорошо выспалась. У меня не было никаких оснований для усталости. Когда дети попросили пойти с ними после школы на каток, я собралась с силами и пошла.

– Рослин, родители не должны действовать по принуждению, – сказал доктор Гинотт. – Даже по собственному принуждению. Вы оказали бы детям и себе большую услугу словами: «Дети, мама устала. Я пойду и полежу полчаса, чтобы восстановить силы. Я знаю, что вы сможете найти занятие, пока я отдыхаю». А после этого вы могли уйти в свою комнату и повесить на ручку двери табличку: «Не беспокоить».

В комнате раздался общий вздох. Я тоже ощутила огромное облегчение. Если доктор Гинотт позволил Рослин испытывать ее чувства, то и я могу позволить себе собственные.

Несколько дней я постоянно следила за своими чувствами. Сначала некоторые из них были очень уклончивыми и неуловимыми. Мне было трудно в них разобраться. Но потом я понемногу научилась выделять самые острые и насущные.

В субботу, например, на меня набросились все сразу, и каждый хотел чего-то своего. Вместо того, чтобы автоматически пойти на поводу, я остановилась и спросила себя: «Что ты сейчас чувствуешь, Джанет? Никаких извинений и оправданий – говори откровенно!»

Ответы пришли не сразу:

«Я чувствую, что меня тянут в разные стороны – и мне это не нравится».

«Я чувствую, что не могу больше выносить этих «дай мне, возьми меня, пошли со мной».

«Я чувствую, что мне хочется заткнуть эти орущие рты!»

Детям я сказала:

– Я слышу, что каждому из вас нужно что-то свое. Но прямо сейчас у меня есть личные дела. Когда я вернусь, мы обсудим ваши пожелания.

Я надела пальто и вышла.

Я всего лишь обошла наш квартал, но мне намного полегчало. Я испытывала глубокое удовлетворение от того, что озадачила собственных детишек. Как здорово – хоть немного времени посвятить себе и дать волю своим худшим чувствам! А понимание того, что эти худшие чувства не постоянны, помогает осознать, что ты вовсе не плохой человек, даже если иногда поддаешься им. На этот раз я не стала их подавлять.

Я рассказала обо всем на следующем занятии.

Ли восприняла мое поведение скептически.

– Прекрасно, – хмыкнула она, – ты сумела разобраться со своими негативными чувствами. Но что толку выявлять их, если ты все равно не можешь ничего сделать с ними? Ну хорошо, я признаю, что порой сильно обижаюсь на детей. И что толку?»

«Я возвращаюсь домой из магазина с восемью тяжелыми пакетами и зову детей, чтобы они мне помогли. Кто-то кричит сверху: «Сейчас я спущусь, мама!» Я жду, но никто не появляется.

Раньше я искала детям оправдания: «В конце концов, они всего лишь дети». Но теперь я точно понимаю: я обижена на то, что мне нужно просить помощи. Я бы хотела, чтобы они сами помогали мне без напоминания.

Я кричу снова: «Я жду! Мороженое тает!» Услышав очередное: «Сейчас, мамочка!», я говорю себе: «Черт с ними со всеми!» и тащу пакеты на кухню сама. Весь вечер я буквально киплю от негодования, но не показываю вида…

Я, доктор Гинотт, сомневаюсь, что осознание собственных чувств может автоматически привести к решению проблемы.

– Ли, – ответил доктор Гинотт, – ваши сомнения справедливы. Бывают моменты, когда мы понимаем свои чувства, но ничего не можем сделать. Став взрослыми, мы понимаем, что есть и такие чувства, которые лучше оставить неразрешенными. Вы же не станете говорить симпатичному мужчине на вечеринке: «Я наблюдаю за вами и думаю, что из вас получился бы отличный любовник»? Может быть, вы это и чувствуете, но озвучивать подобную мысль не обязательно.

Но в той ситуации, о которой вы, Ли, говорили, думаю, было бы полезно показать детям свои эмоции. Вы могли бы сказать им то же самое, что только что сказали мне: «Когда я прошу о помощи и не получаю ее, я обижаюсь… Я хочу, чтобы вы сами предлагали мне помощь… Когда я тащу тяжелые сумки, то буквально закипаю изнутри!» И если вы не получите помощи и после этого, то можете громко сказать: «Я несу сумки сама, но вам придется иметь дело с обиженной матерью!» Ваши дети почувствуют, что игнорирование просьбы о помощи может иметь самые неприятные последствия.

Все участники нашей группы решили не сосредоточиваться на чувствах, которые не могут быть выражены, и на ситуациях, не имеющих решения. Мы решили заняться теми чувствами и теми ситуациями, которые можно разрешить – хотя бы частично.

Лично я научилась выявлять некое чувство, которое раньше предпочитала не замечать. Это было жесткое, животное ощущение. Оно обычно появлялось, когда мне нужно было быстро решить проблему, не имевшую быстрого решения. Внутри меня все сжималось. Теперь же я воспринимаю это чувство как красный сигнал светофора, который говорит: «Остановись! Что-то беспокоит тебя до физической боли. Тебе нужно время – время на то, чтобы все обдумать и отделить важное от малозначительного». И я поняла, что, выделяя себе это время, принимаю более правильные и обоснованные решения.

Я рассказала группе о том, как поговорила с Энди, когда он снова стал просить меня войти в родительский комитет. Он просил меня об этом три года, и каждый год мои оправдания становились все более расплывчатыми. На этот раз у меня вообще не осталось оправданий. Я уже готова была согласиться, но тут ощутила, что все во мне сжалось.