Шамма Шахадат - Искусство жизни: Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков

Имя сохраняет свое значение для Брюсова и в дальнейшем, когда он выпускает – под настоящим своим именем – первый поэтический сборник «Chefs d’Oeuvre»: «шум около моего имени учетверился» (Там же, 75).

Первый том «Русских символистов» снабжен именем издателя – «В.А. Маслов» [505]. Предисловие носит заглавие «От издателя» и подписано словом «Издатель»; имя собственное, вызывающее, как правило, представления о креативности, гениальности и т. п., заменено указанием на функцию, вопрос об авторстве реальной личности остается открытым [506]. Брюсов скрывает имя «Валерий Брюсов», утверждение которого и является главной целью мистификации; имя должно до поры оставаться тайной. Именно тайна имеет для Брюсова, для его стратегии центральное значение, ибо она дает власть. Само понятие мистификации этимологически восходит к греческому слову mysterion , тайна [507]. Тайна создает принципиально важное для мистификации напряжение между видимым и сущим и обеспечивает власть (Canetti, 1995, 343). Литературная мистификация всегда окружает авторство тайной; когда известно, что перед нами мистификация, в тайне держится лицо, за нею стоящее (таков случай Козьмы Пруткова), когда тайным является сам факт мистификации, то мистификатор делает вид, как будто бы фиктивный автор реален – в этом случае мистификация граничит с подделкой [508]. Мистификации Брюсова не относятся ни к тому, ни к другому типу, они представляют третий вариант: Брюсов и не раскрывает мистификацию, и не пытается ее скрыть, а, играя на таинственности своих фантасмагорических авторов, окружает мистификацию атмосферой неопределенности. Ему важно, чтобы читатель пребывал в состоянии неуверенности – какой текст кому принадлежит, какой является подлинником, а какой подделкой, какой претендует на оригинальность, а какой представляет собой имитацию, – и он добивается этого, когда в «Русских символистах» смешивает свои и чужие тексты, публикуя собственные под чужими именами и сопровождая их чужими биографиями. Тем самым он приобретает власть над своим окружением, которая дает знание, недоступное другим и позволяющее ими манипулировать.

Неопределенность отношений между реальностью и вымыслом ведет к тому, что театрализация почти смыкается с притворством. Знаки театральности отличаются от знаков лжи тем, что выставляют напоказ дистанцию между сигнификантом и сигнификатом. Притворство же находится скорее на стороне лжи, выдающей себя за правду и прячущей подлинный сигнификат под ложным. Именно искусство притворства и практикует Брюсов, помещая тайну на границе лжи (маскирующейся под правду) и театрального знака (обнажающего свою искусственность). Слова «искусство притворяться» имеют применительно к Брюсову буквальное значение, ибо он парадоксальным образом объединяет ложь и искусство в одной формуле. Практика означивания питается у Брюсова неопределенностью; знаковые системы различного свойства, такие как фикция, ложь и театральность, сопряжены таким образом, что ориентация в знаковом пространстве становится почти невозможной.

В предисловии ко второму тому «Русских символистов» – под подписью «Валерий Брюсов» – Брюсов тайну раскрывает (Брюсов, 1894, 5 – 12). Заглавием служит слово «Ответ», ибо все предисловие написано в форме диалога между издателем и неизвестной читательницей, которую издатель называет «очаровательной незнакомкой», и представляет собой реакцию на (фиктивную) критику (фиктивной) читательницы по поводу первого тома. Брюсов делает вид, что диалог ведут реальный автор и реальная читательница. Обращение «очаровательная незнакомка» продолжает стратегию первого тома, где предисловие было подписано словом «Издатель»; в том и другом случае используются не имена, а безымянные роли. Сигнатура первого предисловия и обращение, открывающее второе, выполняют одинаковую функцию, разъединяя и связывая оба тома.

Тот факт, что читательница вымышлена и является лишь маской, под которой скрывается Брюсов, придает обоим собеседникам неопределенный статус между реальностью и фикцией. «Валерий Брюсов» кажется такой же маской, как и «очаровательная незнакомка». Сигнатура теряет тем самым свою аутентичность, обесценивается и вступает в противоречие с сигнатурой подлинной, позволяющей предполагать, что за подписью скрывается пусть отсутствующий, но реальный человек. Так нарушается соответствие между сигнатурой и автором; субъект сигнатуры улетучивается, принимает ирреальный характер. Вместе с тем можно смотреть на вещи и противоположным образом: отношения с «реальным» Брюсовым придают реальность и незнакомке.

Избирая форму диалога, Брюсов скрывает свое авторитетное мнение, маскирует свою монологичность. Инсценированный диалог является у Брюсова главным средством создания мистификации. После публикации первого тома «Русских символистов» в газете «Новости дня» появились два интервью, подписанные именем «Арсений Г.». В первом из них слово получают декаденты – Миропольский (псевдоним Александра Ланга, помогавшего Брюсову в составлении первого тома) и Мартов (псевдоним А. Бугона, представленного своими стихами во втором томе). В начале второго интервью, появившегося через несколько дней после первого, интервьюер пишет:

По поводу помещенной мною заметки о «декадентах», говоря проще – о нескольких московских милых молодых людях, которые печатают странные стихи, ко мне явился некто г. Валерий Брюсов, тоже декадент ‹…› и попросил сделать несколько поправок к тому, что было напечатано

Согласно библиографическому описанию, оба интервью принадлежали самому Брюсову (Брюсов, 1990, 659), из чего следует, что журналист «Арсений Г.» и «некто г. Валерий Брюсов» – одно лицо, сам Брюсов, распадающийся на несколько голосов, говоря то от имени рассеянного журналиста, который ничего не понимает [509], то голосом «милых молодых людей» декадентов, страдающих нервным тиком и пишущих странные стихи, то голосом господина Брюсова, «очень молодого ‹…› и очень преданного своему делу» (Там же, 38). Выдумывая диалог между шокированным журналистом и шокирующими декадентами, Брюсов инсценирует литературный скандал – программный элемент мистификационной стратегии. Дополняющее диалог описание жестов и манеры речи собеседников придает интервью характер театрального спектакля:

Декадент, излагая свою теорию, очень нервничал и все время ходил вокруг стула. При этом он последнее слово каждой фразы повторял по несколько раз

В цикле «Стихи Нелли» (Брюсов, 1913) путаница начинается уже на титульном листе, где читаем: «Стихи Нелли с посвящением Валерия Брюсова». Неясно, идет ли речь о стихах, написанных самой Нелли, или же о стихах, написанных для нее, и если верно последнее, то кто автор? Упомянутое посвящение находится на странице первой, оно гласит: «Надежде Григорьевне Львовой свои стихи посвящает автор», однако затем следует еще одно посвящение, а именно стихотворение, озаглавленное «Нелли» и подписанное Валерием Брюсовым. Таким образом, мы имеем два посвящения, первое из которых сигнировано словом «автор». Вся книга, начиная с титульного листа и двух посвящений, за которыми следуют неизвестно чьи стихи (так как неясно, является Нелли автором или адресатом), представляет собой загадку, разгадать которую должен читатель; ему предстоит ответить на вопрос об авторстве Брюсова. Разнообразие сигнатур, не поддающихся однозначному толкованию, в сочетании с нарочитой неопределенностью названия дают основание считать, что загадочность является программным принципом поэтики Брюсова.