Джон Грин - Многочисленные Катерины

Закончив смеяться, Колин положил ладонь на руку Линдси, потом убрал и сказал:

– Моя теорема будет рассказывать истории. У графика тоже есть свое начало, середина и конец.

– Алгебра – это совсем не романтично, – ответила Линдси.

– Погоди, сама все увидишь.

Начало середины

Катерина I ему никогда особенно не нравилась. Он расстраивался из-за их расставания только потому, что так полагалось. Дети играют в домик, в войнушку, в любовь. Я хочу с тобой встречаться, ты меня бросила, мне грустно. Но все это было понарошку.

Папа Катерины был наставником Колина, и поэтому Колин и Катерина периодически виделись на протяжении нескольких лет. Они хорошо ладили, но он вовсе не пылал к ней жгучей любовью. Он не сох по ней, и ему совсем не хотелось снова, снова и снова [50]встречаться с девочками с таким же именем.

И все же именно это случилось. Сначала все это казалось чередой странных совпадений. Он встречал очередную Катерину, она ему нравилась. И он ей – тоже. А потом все заканчивалось. Но потом, когда это перестало быть простым совпадением, образовались две полосы, одну из которых (полосу свиданий с Катеринами) он хотел продлить, а другую (полосу расставаний) – прервать. Но отделить одно от другого оказалось невозможно. Это повторялось снова и снова и вскоре стало почти рутиной. Каждый раз его по очереди охватывали одни и те же чувства: злость, сожаление, тоска, надежда, отчаяние, тоска, злость, сожаление. Расставания, а особенно расставания с Катеринами, – монотонная штука.

Вот почему люди так быстро устают от рассказов Брошенных об их бедах: расставания – это предсказуемо и скучно. Они хотят остаться друзьями; хотят свободы; дело всегда в них и никогда в тебе; а потом ты чувствуешь боль, а они – облегчение; для них все кончено, а для тебя – только начинается. К тому же Колин заметил еще одну важную закономерность: Катерины каждый раз бросали его потому, что он им просто не нравился. Все они приходили к одному и тому же выводу: он был недостаточно крут, недостаточно красив или недостаточно умен – короче говоря, недостаточно значим. И это происходило с ним снова и снова, пока окончательно не наскучило. Но монотонность не избавляет от боли. В третьем веке нашей эры власти Рима наказали святую Аполлонию, раскрошив ее зубы щипцами. Колин часто вспоминал об этой истории, когда рассуждал о монотонности расставаний. У нас тридцать два зуба. Если выдирать их друг за другом, то скоро это станет предсказуемым, даже скучным. Но все равно будет больно.

Колин так сильно устал, что на следующее утро встал в восемь, даже не услышав петуха. Спустившись вниз, он обнаружил, что Холлис спит на диване в гостиной в ярко-розовом халате, а по ее груди и полу разбросаны документы. Колин осторожно прошел мимо, мысленно добавив «халат» в список слов, для которых анаграмму подыскать невозможно.

Гассан сидел на кухне и завтракал яичницей с овсяной кашей. Не сказав ни слова, он протянул Колину записку на почтовой бумаге с тиснением «Холлис Л. Уэллс. Ген. директор и президент, „Гатшот Текстайлс“».

Мальчики!

Я, наверное, еще сплю, но, надеюсь, что вы встали вовремя. В девять часов вам нужно быть на фабрике. Спросите Зеке. Прослушала ваше интервью со Старнсом – вы хорошо справились, но я решила кое-что поменять. Мы никогда не успеем взять шестичасовое интервью у всех жителей города. Поэтому я хочу, чтобы вы ограничились четырьмя вопросами.

1) Где бы вы хотели жить, если бы могли жить где угодно?

2) Чем бы вы занимались, если бы не работали на фабрике?

3) Когда ваши родственники поселились здесь? И еще:

4) Что особенного в Гатшоте? Для хорошего интервью этого будет достаточно. На фабрике вас уже ждут. Линдси вас проводит.

P. S. Я пишу эту записку в полшестого утра, так что меня не будите.

– Клевая шевелюра, кафир. Ты выглядишь так, будто не ту вилку в розетку сунул.

– Ты знаешь, что в 1887 году волосы Николы Теслы встали дыбом на целую неделю, когда он пропустил через себя пятьдесят тысяч вольт, чтобы доказать…

– Кафир, – сказал Гассан, положив вилку на тарелку, – это совершенно, ни капельки неинтересно. Вот если Никола Тесла, кем бы он ни был, завел многолетний роман с одноногим цыпленком и волосы у него на голове встали дыбом от страсти к этому цыпленку, тогда, конечно, поделись со мной этой уморительной историей. Но не рассказывай мне про электричество, кафир. Ты сам это знаешь [51].

Порыскав в лабиринте шкафчиков, Колин нашел тарелку, чашку и ложку. Переложил яйца со сковородки на свою тарелку и налил воды из хитроумного устройства типа «нажмите рычажок, и польется вода».

– Ну, как тебе яйца? – спросил Гассан.

– Отлично, чувак. Очень вкусно. Ты круто готовишь.

– Еще бы. Вот почему Папочка такой жирный. Кстати, с сегодняшнего дня я решил называть себя Папочкой. Каждый раз, когда Папочке нужно будет сказать «я», Папочка будет говорить «Папочка». Нравится?

– О да! Нравится!

– Что нравится? – спросила Линдси Ли Уэллс, входя в кухню. Она была одета в салатовую пижаму, волосы небрежно собраны в хвостик.

Колин заметил, что она выглядит необычно, но не сразу понял, в чем дело. А, так она без косметики… и стала еще красивее, чем раньше, – Колину всегда нравились девчонки без косметики.

Он чихнул и заметил, что следом за Линдси ковыляет Принцесса. У Катерины XIX тоже была собака – маленькая такса по имени Огневушка Робертс. Катерина никогда не пользовалась косметикой, ей это было не нужно. Боже, как красиво раздувались ее светлые волосы, когда они гуляли у озера после школы! Какими прекрасными были смешливые морщинки в уголках ее глаз, когда он впервые сказал «Я люблю тебя»! Как быстро и уверенно она ответила: «И я тебя тоже»! Все дороги, все тропинки вели к ней. Она была ступицей колеса, связующим звеном всех его мыслей.

Подняв глаза, Колин увидел, что Линдси читает записку Холлис.

– Упс, дайте я хоть штаны натяну, – сказала она и отправилась приводить себя в порядок.

Они сели в Сатанинский катафалк – Колин за рулем, рядом с ним Линдси, а Гассан сзади. На проходной «Гатшот Текстайлс» их встретил здоровяк с бородой, как у Санта-Клауса, только темной.

Приобняв Линдси одной рукой, он спросил: «Как ты, моя девочка?», и она ответила: «На-армальна, как сам, Зеке?»

Здоровяк засмеялся и пожал руку Гассану, потом Колину. Они прошли через шумный цех, где машины словно бы бились друг с другом, в комнатенку с маленькой пластмассовой табличкой на двери: «Комната отдыха имени Старнса Уилсона».

Колин положил диктофон на видавший виды кофейный столик. Комната была уставлена мебелью, которую работники фабрики, судя по всему, больше не хотели держать дома: желто-желчный вельветовый диван, пара потрескавшихся черных кожаных кресел с торчащим поролоном и, кроме кофейного столика, пластмассовый стол с шестью стульями. Над двумя торговыми автоматами висел портрет Элвиса Пресли, нарисованный на бархате.